Симона Вилар - Исповедь соперницы
— Сожалею, что побеспокоил вашу милость. Мое дело скорее относится к вашему мужу. Но если его нет…
В Бэртраде, похоже, заговорило любопытство.
— Кто вы?
Хорса представился, да еще так заносчиво, словно графиня была обязана тут же предложить ему место подле себя.
— Какое у вас дело к моему супругу? Возможно я смогу вам помочь?
Ах какая милая дама! Хорса даже несколько смутился.
— Что ж, может вы и впрямь сумеете помочь. Дело касается подопечной графа, леди Гиты Вейк. Я бы хотел жениться на сей девице, но она говорит, что по закону не может связать себя узами брака без дозволения своего опекуна. Вот я и приехал к графу просить ее руки. Но раз его нет… Могу ли я просить вашу милость походатайствовать перед супругом о моем деле?
Теперь на лице Бэртрады читался явный интерес и, вместе с тем, злорадство. Улыбка так и змеилась на ее тонких губах.
— Вы так хотите обвенчаться с этой леди?
Бэртраду бы устроил такой исход дела. Я даже стал волноваться, что она проявит благосклонность к Хорсе и, тем самым, не даст свершиться моей мести. Ей ведь хотелось, превысив свои полномочия, отдать любовницу мужа этому мужлану. Похоже понимал это и Хорса. Поэтому и решил обратиться к графине в отсутствие супруга. Но все же Хорса был грубым саксом, не смог воспользоваться выгодной ситуацией и все испортил, бесцеремонно заявив Бэртраде, что и для нее его брак на Гите небезвыгоден, ибо тогда стихнет молва о датской жене графа и о том, что он обвенчался с дочерью короля только из-за ее положения, в то время как его сердце принадлежит Фее Туманов.
ли Хорса так задеть нормандку или сказалась обычная саксонская бестактность, но графиня в первый миг лишилась речи. Сидевшие подле нее дамы испуганно переглядывались, а стоявший за мной Ральф негромко чертыхнулся. Я шикнул на него. Мне было любопытно, чем все закончится.
Бэртрада наконец взяла себя в руки.
— Конечно, благородный Хорса, я похлопочу о вашем деле. Однако я не понимаю отчего вы, человек славного древнего рода, готовы взять на себя столь великий позор, чтобы жениться на женщине беременной от моего мужа. Или, как говорится у вас, саксов, — корова с теленком дороже стоит?
Хорса так отшатнулся от нее, что наступил на край своей накидки, едва не упал.
— Вы лжете, миледи!
— Лгу? В чем же, скажите на милость? В том, что вы не славного рода или в том, что Гита Вейк брюхата как корова?
Ей великолепно удалось разыграть недоумение. Хорсу же всего трясло. Я даже заволновался за Бэртраду: как бы этот грубый сакс не вытворил с ней чего сгоряча. Поэтому решил вмешаться.
— Как вы осмелились упрекнуть ее милость во лжи? Или вы, который как оса вокруг меда, вьетесь вокруг Гиты Вейк, так и не уразумели, что она с пузом? Чтож, тогда Всевышний подшутил над вами, и вместо того, чтобы наделить глазами как у всех смертных, расположил их в том месте на какое обычно садятся.
Мои парни так и грохнули от хохота. Захихикали и дамы Бэртрады, смеялась она сама. Хохотали и челядинцы графа.
Хорса затравленно озирался. А я торжествовал. Еще недавно этот сакс сделал нас посмешищем в фэнах, теперь же настал мой черед потешаться над ним.
— Ну же, сакс. Признайся, что выставил себя дурак дураком. Скажи — «Я глупец». И тогда, так и быть, мы отпустим тебя. Пинком под зад, разумеется, ибо такая свинья лучшего не заслуживает.
Хорса резко вскинул голову. Кровь Христова, сколько ненависти в его глазах! Но меня это устраивало. Я не опасался его, и когда он направился к выходу, не дал ему уйти, загородив путь.
И тут я добился чего хотел. Видел, как рука Хорсы скользнула по поясу, словно в поисках секиры. Но ее не было и он только сжал рукоять ножа. Этого мне хватило. Я был охранником миледи и не мог допустить, чтобы кто-либо обнажал оружие в ее присутствии.
Нет, я не схватился за меч. Этот сакс не стоил, чтобы ради него обнажалась благородная сталь. Поэтому я резко и быстро ударил его кулаком в челюсть и, прежде чем тот опомнился, схватил за шиворот и несколько раз ткнул головой в блюдо с остатками рагу. И тут же рядом оказался Теофиль, отшвырнул Хорсу так, что тот покатился, завернувшись в полы накидки.
Кто-то из слуг испугано закричал, но мои рыцари смеялись, а Бэртрада несколько раз лениво хлопнула в ладоши.
Хорса стал подниматься. Ему не дали. Геривей первым с размаху ударил его ногой в лицо, как мальчишки буцают мяч во время игры. Я расхохотался, но тут Хорса вскочил и, не обращая внимания на заливающую лицо кровь, все же выхватил нож. Однако ловкий Ральф де Брийар уже оказался рядом, выбил его.
— Этот сакс посмел обнажать оружие в присутствии графини! — крикнул я. — Так проучим же его!
Никто из нас не хватался за мечи, мы били его, как дерутся моряки в таверне — опускали на него кулаки, били в голову, живот, в ребра. Когда он падал, пинками заставляли подняться, швыряли друг другу. Конечно это было не по рыцарски, но иного этот пес не заслуживал. Мы же были словно в опьянении, нам было весело. В конце концов Теофиль поднял Хорсу и швырнул как куклу об стену. И когда тот упал, я и мои люди окружили его, пинали, топтали, не сразу заметив, что сакс уже не обороняется. Был весь в крови.
Мы не слышали испуганных возгласов в зале, визга женщин, не заметили когда в пылу забавы повалили стол. Наверное мы бы забили Хорсу, если бы откуда-то не возник каменщик Саймон, стал оттаскивать нас.
— Вы же убьете его! Миледи, ради всего святого, вступитесь за Хорсу!
Геривей, в пылу драки, ударил и Саймона, но каменщик оказался парень крепкий и сумел ответить бретонцу так, что тот даже отлетел, вопя рухнул на плиты. Мои воины были распалены и Саймона могла постигнуть участь Хорсы. Но едва они набросились на француза, как в толпу вмешалась Клара Данвиль, визжала, кидалась на них. Кто-то грубо отпихнул ее и она с криком кинулась к графине.
— Миледи, прекратите это! Умоляю вас!
Но Бэртраду потасовка только забавляла. Лишь когда Саймон схватил скамейку и стал размахивать ею, обороняя себя и Хорсу, а моим людям пришлось отступить, графиня решила, что с нее довольно.
— Прекратите! — громко и повелительно сказала она. И когда ее не услышали, даже топнула ногой: — Говорю вам, остановитесь!
Тут и я стал успокаивать разбушевавшихся парней.
— Все. Все! Повеселились и хватит.
Еще тяжело дыша, они переглядывались. У некоторых на лицах появилось даже растерянное, недоуменное выражение.
Я подошел к Саймону, похлопал его по плечу. В конце концов, этот каменщик внушал мне уважение.
— Довольно, поставь свою скамейку. Мы его больше не тронем.
Он повиновался хотя бы потому, что тяжело было держать и скамейку и повисшую на нем рыдающую Клару.
