Хизер Грэм - Пленница
— Больны, — ответил Коа Хаджо. — Пятнистая болезнь, корь, свалила многих наших людей.
Тут Эрнандес увидел, что Джеймс, скрестив руки на груди, наблюдает за происходящим. Он смущенно кивнул ему, и Джеймс подумал, что Эрнандес — хороший человек. Он многое прочел в его быстром взгляде. Да, это чистой воды предательство… Джесэп спланировал его, не считаясь с мнением Эрнандеса. Тому пришлось выполнять приказ.
— Я ваш друг, — сказал Эрнандес. — Скажите, что побудило вас назначить встречу?
— Общее благо, — ответил Коа Хаджо.
— Что именно?
— Мы получили сообщение от короля Филиппа через гонца его сына. Дикого Кота.
— Вы пришли сдаться мне?
— Нет, мы не предполагали, что должны сдаться, ибо соблюдали мир этим летом.
— Но случались инциденты…
— Нет, друг. Это не мы. Мы стремились к миру. Как генералам не всегда удается остановить фермеров, борющихся за землю, так и нам трудно удержать отступников.
— Вы доставили украденное имущество? Коа Ходжо замешкался.
— Мы привели негров, которых многие называют своей собственностью.
Эрнандеса явно терзали сомнения.
— Я желаю вам всем добра, но нас слишком часто предавали. Боюсь, сейчас вам придется пойти со мной. Обещаю, с вами будут обращаться хорошо. Вот, я привел Голубую Змею. Он скажет вам, что вы должны пойти со мной.
Голубая Змея, индеец с усталым, изможденным лицом, вышел вперед:
— Генерал Эрнандес, я не думал, что те, кто пришел говорить, будут схвачены.
Эрнандес, не ожидавший таких слов от Голубой Змеи, сделал едва заметное движение, и солдаты шагнули вперед.
Ловушка захлопнулась.
Теперь это поняли и индейские воины. Они были вооружены, но не успели бы выстрелить: их смяли бы, как кукурузу осенью.
Джеймс посмотрел на Оцеолу. Тот с непроницаемым лицом слушал Эрнандеса. Все случилось так, как сказал Джаррет. Они должны пройти семь миль до Сент-Августина. С ними обещали хорошо обращаться. Никто из них не пострадает Оцеоле и еще двоим привели лошадей. Джеймс не двинулся с места, пока к нему не подъехал Эрнандес.
— Это предательство, — бросил Джеймс.
— Такова необходимость.
— Вы схватили легендарного вождя, ожидавшего вас под белым флагом перемирия.
— Мне очень жаль, — устало отозвался Эрнандес. — Я ничего не могу объяснить вам, Джеймс. Меня самого тошнит от того, что мы сделали. Однако Джесэп решил, что у него нет выбора. Он считает, что, задержав Оцеолу, прекратит войну.
— Он не остановит войну, а создаст образ мученика.
— Да простит меня Господь! Я молюсь лишь о том, чтобы кровопролитие прекратилось хоть на некоторое время. Повторяю, Джеймс: мне нет оправдания. Но я готов дать вам шанс уйти в лес.
Джеймс покачал головой;
— Спасибо за предложение и дружбу, но сейчас я должен быть с Оцеолой.
— Но…
— Мне грозит виселица?
— Нет. Вас лишь могут назвать предателем.
— Меня называли еще и хуже. Еще раз спасибо, но мне придется пройти это до конца.
— Я позабочусь о том, чтобы солдаты нашли вашего коня…
— Хорошо, однако я пойду пешком.
Они направились к форту. Джеймс подумал, что армии повезло с уловом. Оцеола, Коа Хаджо, семьдесят с лишним воинов, шесть женщин и несколько негров индейского происхождения. Кто-то наверняка уже скачет во весь опор к Джесэпу с сообщением, что его предательство увенчалось успехом.
Джеймс почти ни о чем не думал, пока шел к форту. Быстрая ходьба доставляла ему удовольствие, освобождая душу и тело от напряжения и ярости.
Их встретил ликующий город. Люди, выстроившись вдоль улиц, смотрели, как солдаты ведут захваченных в плен дикарей. Мужчины и женщины кричали, смеялись, издевались над пленными, показывали на них пальцами. Джеймс шел опустив глаза.
Он слышал шепот:
— Боже, да ведь это полукровка Маккензи!
— Совсем превратился в дикаря! Кровь в конце концов берет свое, как брат ни рядил его в белые сорочки с кружевом.
— Он был гвоздем сезона…
— Ни одна приличная дама не подпустит к нему свою дочь! Даже если он богат, как Мидас!
— Богат?
— Ему принадлежит половина земель Маккензи.
— Но он же дикарь… такой красавец и все же дикарь…
Слова не имели значения. Джеймс слышал их и раньше. Он шел с пленниками по собственной воле, ибо желал разделить участь своего народа и сделать все, что в его силах. Ни пристальные взгляды, ни злобные слова не причиняли ему боли. Он высоко поднял голову и устремил взгляд вперед.
Но вдруг…
Джеймс увидел ее. Тила стояла у дороги в голубом цветастом будничном платье, царственно-прекрасная. Огненно-рыжие волосы были собраны в пышный узел на затылке.
Вцепившись в руку Джона Харрингтона, Тила провожала глазами нескончаемый поток индейцев и солдат.
Что-то в ней изменилось. Конечно. Последний раз он видел Тилу в роще — обнаженной, с распущенными волосами, свободную и непокорную. Тогда они были равны. Теперь — нет.
Белая девушка и полукровка Маккензи, к которому ни одна приличная дама и близко не подойдет. Горечь обжигала его даже в тот момент, когда он гордился тем, что унаследовал от своих краснокожих предков, — честью и свободолюбием, такими же неотъемлемыми чертами его народа, как преследующие этот народ голод, горе и болезни.
Но Тила одна из них. Ей не понять его. Однако дело не только в этом. Она действительно изменилась. Взглянула на Джеймса с жалостью и отвернулась. Он не выносил жалости. Но почему девушка отвернулась? От стыда? Она так цепко держалась за руку Харрингтона…
Да, Тила изменилась. В ней появилось что-то новое. И это не связано ни с тем, как она смотрела на него, ни с жалостью, ни со стыдом.
Джеймс заметил что-то почти неуловимое в ее облике И все перевернулось в его душе. Он напрягся, точно пружина. Самые разноречивые чувства захлестнули Джеймса: горечь, сомнения, страх, зависть, ревность…
Он смотрел, как Тила стоит рядом с Харрингтоном, и не мог отвести взгляд.
«Господи! — говорил он себе. — Разве не я сам велел ей выйти замуж за Харрингтона? Разве не я постоянно отталкивал эту девушку?»
Но это звучало неубедительно. Ему страстно хотелось прорвать оцепление, броситься к Тиле, схватить ее, встряхнуть. Да, пусть все увидят, какой он дикарь!
У нее будет ребенок, и зачала она его не несколько недель назад! Тила, наверное, знала об этом еще тогда, в лесу, но не сказала ни слова. Не сказала ему…
А что ей было сказать? Что она устала жить у Джаррета, ожидая его, хотя вокруг было много белых мужчин? А ведь Тила сама признавалась, что многие ей нравились! Роберт Трент, Харрингтон, доктор Джошуа Брэндейс.
Сжав кулаки, Джеймс снова устремил взгляд вперед. «Неужели предрассудки так затуманивают разум, что человека парализует страх? Если она знала, что это мой ребенок, почему не сказала мне? Неужели в ней лживо все, кроме желания — неукротимого желания?»
