Виктория Холт - Мой враг – королева

Он разительно отличался от всех виденных мною прежде: было в его внешности что-то, что сразу выделяло его. Но сказать, что он был красив – а он, вне сомнения, был красив – значило бы не сказать ничего. Красивых мужчин много, но за всю жизнь я не встретила ни одного, кто бы обладал его выдающимися качествами. Я видела его прежде – на коронации. Может быть, это внезапное чувство любви заставило меня тогда увидеть Роберта Дадли именно таким, может быть, он очаровал и околдовал меня так же, как околдовывал множество женщин, даже саму Елизавету. Я не всегда любила его, а когда я вспоминаю, какими были наши последние дни, я содрогаюсь даже сейчас. Роберта Дадли можно было либо любить – либо ненавидеть, это должен был признать каждый. Не знаю за ним другого столь яркого качества, каким его можно было бы сразу описать, как природная грация и благородство. Он был рожден с этим качеством и хорошо это знал.

Это был один из самых высоких мужчин, которых я встречала в жизни, и он излучал силу и властность. Сила в мужчине, я полагаю, – составляет суть привлекательности. По крайней мере, для меня так оно всегда было, пока я не состарилась.

Когда я с сестрами обсуждала будущих любовников в наших судьбах – а я всегда знала, что это сыграет большую роль в моей жизни, – я говорила, что мой любимый будет таков, что ему будут подчиняться все вокруг; он будет богат и могущественен, и его гнева будут страшиться все – все, кроме меня. Это он будет трепетать передо мной. Думаю, что описывая тип мужчины, которого бы я желала, я на самом деле описывала себя самою. Я всегда была полна амбиций, но не для того, чтобы повластвовать над людьми и сойти со сцены. Я никогда не завидовала власти королевы, я даже была рада, что именно она – королева, потому что, когда между нами возникало соперничество, я с блеском могла доказать, что не нуждаюсь в короне, чтобы одержать верх над ней.

Я желала, чтобы внимание было сосредоточено на мне. Я желала быть неотразимой для тех, кто был мне приятен. Я уже начинала осознавать себя как глубоко страстную, чувственную женщину, и мои потребности нуждались в удовлетворении.

Роберт Дадли в то время был наиболее привлекательным из известных мне мужчин. Он был смугл и темноволос, волосы его были густы и темны до черноты; глаза его, также темные, были очень живыми и проницательными – казалось, они видят все; нос его был с легкой горбинкой; у него была фигура атлета. Держал он себя с королевским достоинством: как король в присутствии королевы.

Я тотчас же почувствовала перемену, которую он вызвал в Елизавете: ее бледное лицо слегка порозовело.

– А, это Роб, как мы и ожидали, – проговорила она, – и вы, как всегда, без доклада.

Мягкая ласка прозвучала в ее голосе, она смягчила резкость слов и дала нам понять, что с его приходом она забыла и обо мне, и о матушке: было ясно, что его вторжение нисколько не осуждалось.

Она протянула свою красивую белую руку; он поклонился, целуя ее, и не отпустил, поднимая на Елизавету глаза.

По улыбке, которой они обменялись, я могла бы поклясться, что они были любовниками.

– Дорогая леди, – проговорил он, – я так спешил к вам…

– Какие-то неприятности? – вопросила она. – Говорите же…

– Нет, – отвечал он, – просто желание поскорее видеть вас, которое было нестерпимо.

Мать положила руку мне на плечо и повернула меня по направлению к дверям. Я взглянула на королеву: я полагала, нужно дождаться ее позволения покинуть зал. Но мать покачала головой, давая мне знак уходить, – королева совершенно забыла про нас. Не взглянул в нашу сторону и Роберт Дадли.

Когда двери за нами затворились, мать проговорила:

– Поговаривают, что они поженились бы, если бы он не был уже женат.

На меня все это произвело большое впечатление. Я не могла забыть красивого, элегантного Роберта Дадли и его взгляд, которым он смотрел на королеву. Я была задета тем, что он даже не бросил незначительного взгляда в мою сторону, и я поклялась самой себе, что если в следующий раз он взглянет на меня, я заставлю его поглядеть повнимательней. Я так и видела его: в накрахмаленных кружевах, в подбитых ватой панталонах, в камзоле, с бриллиантом в ухе. Я помнила его стройные, красивые ноги в туго обтягивающих чулках; по причине прекрасной формы ног он мог обходиться бее подвязок.

Память об этой первой встрече я сохранила надолго, и мстила им обоим за то, что они не обратили тогда ни малейшего внимания на некую Леттис Ноллис, которую так приниженно представила королеве мать, – ту Леттис, что позднее займет свое место в любовном треугольнике, накрепко связавшем всех троих.

Это было начало. Я начала часто бывать при дворе. Королева сохраняла дружеские чувства по отношению к нашей семье, хотя имя Анны Болейн при этом почти не упоминалось. Это было характерно для Елизаветы: она знала, что в стране все еще немало ее врагов и совсем не все уверены в законности ее коронации. Конечно, никто бы не осмелился признаться в этом, однако королева была слишком мудра, чтобы не знать, что во многих умах гнездилась эта мысль. И, хотя имя Анны Болейн редко упоминалось, Елизавета уделяла большое внимание своему внешнему сходству с отцом, Генри VIII, и, где было возможно, подчеркивала это сходство. Это было нетрудно, так как отрицать сходство внешности и манер было невозможно. В то же время она не утеряла связей с родственниками матери, будто этим она компенсировала свое небрежение к памяти матери.

Я и моя сестра Сесилия вскоре стали камеристками королевы и, таким образом, сделались придворными леди. Анна и Кэтрин были пока слишком молоды, но в свое время они также станут фрейлинами.

Жизнь была увлекательна и полна событий. Это была та жизнь, о которой мы мечтали в скучные годы в Германии, и я была как раз в том возрасте, чтобы наслаждаться ею сполна.

Королевский двор был в центре жизни всей Англии, он влек, как магнитом, к себе богатых и честолюбивых. Все известные семейства Англии сконцентрировались вокруг королевы, и каждое соперничало с другим за влияние и величие. Елизавета любила балы, пышность и экстравагантность – ей не приходилось платить за всю эту роскошь; она наслаждалась весельем и блеском, хотя, как я заметила, была воздержана и в питье, и в еде. Она увлекалась музыкой, танцами, была в них неутомима; и, хотя танцевала она в основном с Робертом Дадли, охотно принимала приглашения всех молодых и красивых мужчин.

Она всегда очаровывала меня непостоянством, разнообразием проявлений своего характера. Вид королевы, легкомысленно и временами кокетливо танцующей в некоем блестящем наряде с Робертом Дадли, мог бы быть фатальным для другой царственной особы – это было столь откровенно амурно и несерьезно; однако внезапно она преображалась: становилась надменной, авторитетной, серьезной; она умела показывать столь опасным и опытным людям, как Уильям Сесил, что она держит власть в своих руках и лишь в ее воле поступить так или иначе.