Йорг Кастнер - Смертельная лазурь
Явно смущенный, Питерс теребил воротничок, будто ему воздуха не хватало.
— Ты тут ни при чем, Корнелис, — ответил он мне наконец. — Это все из-за Осселя.
— Ну и что тут такого? Все мы иногда опаздываем на службу по понедельникам.
Питерс посмотрел на меня как на слабоумного:
— Опаздываем? При чем тут опоздания? Он никуда не опоздал, а уже давно здесь сидит!
— Да? И где же он? Я что-то его не видел?
Питерс ткнул пальцем вниз:
— А он там, в темном карцере.
— Какого дьявола ему там понадобилось? Кого туда посадили?
Этот знаменитый карцер снискал репутацию самого ужасного места в Распхёйсе. Кое-кого из преступников сажали туда, пока начальник тюрьмы не решал вопрос об их дальнейшем размещении. А чаще всего там оказывались наиболее буйные наши обитатели. Карцер представлял собой каменный мешок без окон, сырой, холодный. Посидев в нем малость, все сразу становились на удивление покорными и сговорчивыми. Впрочем, находились и такие, кто задерживался там на несколько суток, не общаясь ни с одной живой душой, получая раз в день жбан воды да краюху хлеба.
Арне Питерс долго смотрел на меня. Потом, запинаясь, проговорил:
— Так ты ничего не знаешь, выходит! Боже мой, так ты на самом деле ничего не знаешь?
Я глубоко вздохнул.
— Арне, скажи мне наконец, что стряслось?
— Оссель вот уже с полуночи сидит здесь, у нас в Распхёйсе, да еще в темном карцере. Он тут с тех пор, как… как его сюда доставили.
Случается иногда такое, чего ты осмыслить просто не в состоянии — не желаешь осмыслить, хотя со слухом у тебя все в порядке. Вот примерно так и было в тот момент со мной. Я, не в силах вымолвить ни слова, уставился на Питерса.
— Что ты сказал? — наконец смог выдавить я.
— Корнелис, Боже праведный! Он убил ее!
— Кто кого убил? — так и не понял я.
— Оссель убил эту женщину. Как же ее?..
— Гезу? — напомнил ему я. И тут же нахлынули мерзкие воспоминания о недавнем вечере. — Ты имеешь в виду Гезу Тиммерс?
Питерс энергично закивал, радуясь, что в конце концов сумел втолковать мне, в чем дело.
— Именно ее я и имею в виду. Его сожительницу. Они ведь с Осселем… ну, ты понимаешь…
— Да, верно говоришь. Но как это случилось, Арне?
Физиономия Питерса сначала вытянулась, потом скривилась. Вероятно, такое выражение лица должно было означать глубокую скорбь или по меньшей мере озабоченность.
— Подробности мне неизвестны, — ответил он. — Известны только показания соседей Осселя. Они с этой Ге-зой крупно повздорили, это произошло в субботу вечером. Потом лаялись все воскресенье. И вот вчера несколько соседей, которым уже невмоготу стало через стенку слушать, как они друг друга грязью поливают, вломились в комнату к Осселю. И опоздали — тот уже склонился над Гезой. Мертвой. Оссель несколько раз кряду ударил ее головой о стенку — вот у нее череп и раскололся, будто яичная скорлупа. Он-то вон какой здоровяк!
Я попытался представить себе эту сцену — и не смог. Я два года знал Осселя, и этот человек, ставший мне почти что отцом, не мог совершить ничего из того, о чем мне сейчас поведал Питерс. Никто не спорит, Оссель мог и разбушеваться, грохнуть кулачищем по столу, особенно пропустив стаканчик или два, но такое… И силенок у него вполне хватало, чтобы прикончить любого, не говоря уж об этой тщедушной Гезе. Но я дал бы руку на отсечение, что Оссель Юкен ни на что подобное не способен.
— А что… сам Оссель по этому поводу рассказал? — осторожно спросил я, страшась ответа на свой вопрос.
— Он во всем признался.
— И в том, почему ее убил?
— Нет, мне об этом ничего не известно. Рассказывают, что, как только его взяли, он рыдал и все бормотал, что убил Гезу. А с тех пор как его сюда привезли, молчит как рыба. Может, палач пытками развяжет ему язык.
У меня закружилась голова, я почувствовал, как на меня неудержимо накатывает дурнота. Пройдя с Питерсом в караульную, я без сил опустился на табурет и сделал глоток воды из черпака, который Питерс услужливо предложил мне, видя мое состояние. Потом он плеснул мне воды в лицо. Дурнота чуть отпустила, голова заработала яснее. Мне вспомнился красильщик Гисберт Мельхерс. Зверское убийство им жены и детей точь-в-точь походило на ничуть не менее зверское убийство Осселем своей сожительницы. Черт побери, что же все-таки творится в нашем Амстердаме? Может, все дело в летнем зное, лишившем рассудка наших добропорядочных жителей?
Отдав Питерсу черпак, я сказал:
— Мне нужно увидеться с ним, Арне. Переговорить с ним.
— Нет-нет, Корнелис, ничего не выйдет. Тебе же хорошо известно, что карцер положено открывать лишь раз в сутки во время раздачи пищи. А во всех остальных случаях требуется личное разрешение начальника тюрьмы.
— Не стану я дожидаться, пока он соизволит меня впустить к Осселю, да и неизвестно, позволит ли вообще.
— Я тоже в этом сомневаюсь. Его подняли сегодня среди ночи, когда доставили Осселя, и он до сих пор не может отойти. Никак не может переварить, что его старший надзиратель отмочил такое.
— Вот поэтому будет лучше, если начальник тюрьмы вообще ничего не узнает.
Вздохнув, я поднялся и взял ключ от карцера, висевший на особом крюке на стене. Ключ был увесистый, огромный, а пятна ржавчины свидетельствовали о том, что его лишь изредка брали в руки.
Тут Питерс схватил меня за рукав:
— Повесь его на место, Корнелис, слышишь? Неприятностей на свою голову захотел?
— Разве это неприятности? Воту Осселя, у того действительно неприятности.
Довольно бесцеремонно отпихнув Питерса, я вышел из караульного помещения в непоколебимой уверенности, что, невзирая ни на какие беды, я увижусь с Осселем. Полуобернувшись, я заметил, что Питерс, прищурившись, смотрит мне вслед. Вероятно, прикидывает, что будет, если о моем визите в карцер станет известно начальству.
Еще на крутой лестнице я почувствовал, как меня охватывает промозглая сырость, царившая в этих застенках даже в жаркие летние месяцы. Внизу коридор освещался скудным светом единственной лампы. Я невольно остановился. Происходящее начинало казаться кошмарным сном, мне представлялось, что стоит проснуться, как все исчезнет без следа. Но… это была тем не менее самая что ни на есть явь.
Внизу, в конце коридора, располагалась темная, без окон камера. Дверь выступала в полумраке лишь неотчетливым темным пятном. Мне не давала покоя мысль, что Оссель, за все годы работы в Распхёйсе препроводивший в этот жуткий карцер стольких подонков, сам теперь оказался в нем. Меня охватило желание повернуться и убраться из этого подвала. Но я не мог — я должен был довести до конца задуманное.
