Тадеуш Доленга-Мостович - Счастье Анны
— Я очень вам благодарна, — просто ответила она, — и мне действительно очень досадно, что… я занимаю ваше место.
— Да я все равно должен был уйти. Мой бюджет не укладывается в восемьсот злотых…
Раскладывая бумаги и папки с корреспонденцией, он начал говорить о себе, о том, что у него большая семья: брат-инвалид, тесть, жена, двое детей-гимназистов и третий еще малыш. Он признался, что при всем том он амбициозен и изо всех сил старается поддерживать более или менее культурный образ жизни. В границах тысячи злотых в месяц еще как-то можно было устроиться. Правда, в настоящее время можно зарабатывать значительно больше в Силезии, но он пойдет на это в самом крайнем случае, потому что пришлось бы расстаться с семьей, а этого любой ценой хотелось бы избежать. Может быть, еще найдется что-нибудь подходящее в Варшаве.
— А ваша жена не работает? — спросила Анна.
— Жена?.. О да! Она много работает. Ведение домашнего хозяйства и воспитание детей мне представляется очень тяжелой работой.
Он произнес это таким тоном, точно ожидал опровержения. Анна, однако, ничего не ответила. Почти в ту же минуту открылась дверь и вошел директор Минз. Он поздоровался и сказал:
— Я бы хотел представить вам сотрудников.
Они вышли из бокса. Возле каждого стола Минз останавливался и, называя фамилию сотрудника, говорил:
— Пани Лещева будет руководить этим отделом. Прошу проинформировать ее о ваших здесь обязанностях.
Это были преимущественно девушки и молодые замужние женщины, один пожилой мужчина с огромной лысиной и двое молодых. На Анну все смотрели с частично скрытой недоброжелательностью. Видимо, жалели Комиткевича. Среди сотрудниц Анне очень понравилась Костанецкая, симпатичная блондиночка с ласковыми голубыми глазами и приятными манерами. Она заметила ее еще вчера и слышала, что к ней обращаются с забавным именем Буба. Панна Буба, как выяснилось сегодня, занималась приемом заявок на экскурсии по стране.
После ритуала представления Минз возвратился к себе, а Комиткевич начал знакомить Анну с содержанием и техникой работы. Он говорил так связно, так детально и интеллигентно, что она понимала все и сразу ориентировалась в каждом вопросе. В это время один за другим сотрудники прибегали в бокс — то за разрешением, то за указанием или подписью, и Комиткевич в каждом отдельном случае объяснял Анне, почему следует поступить так, а не иначе.
Собственно, характер работы особенно не отличался от той, которой она занималась в Туристическом агентстве, только уровень здесь был значительно выше.
Во время обеденного перерыва в прекрасном настроении она отправилась на Польную. Сейчас у нее уже не было никаких опасений — не боги же горшки обжигают. Она понимала, что уже через несколько дней будет чувствовать себя в «Мундусе» как дома. Уже сегодня она отметила некоторую недоработку в плане экскурсии на Августовские озера. Не приняли во внимание летнее расписание поездов, в котором был пассажирский поезд до Сувалк. Она помнила об этом еще со времени своей прежней работы. Вообще память у нее была хорошей, может быть, даже очень хорошей. Она помнила сотни телефонных номеров, адресов, дат, фамилий, которые уже были давно ненужными и составляли балласт.
Дома она застала пекло. Жермена устроила мужу скандал за какой-то неоплаченный счет. Кубусь, раскрасневшийся от негодования, плаксивым голосом доказывал, что он не может быть святым духом и помнить обо всех затратах, какие ей захочется сделать, и что уже три дня он вообще не видел ее и пусть себе Жермена не думает, что у него печатный станок для денег. Такая аргументация, несомненно, была весомой, но безрезультатной по той простой причине, что противоположная сторона в то же самое время приводила свои аргументы, и эта синхронность создавала полную гармонию звуков, из которых выделить чье-нибудь мнение не представлялось возможным. Поэтому Анна после нескольких попыток вникнуть отказалась от этой идеи и пошла в столовую. Поскольку тетушки Гражины не было дома, а Жермена и Кубусь не прерывали дискуссии, сразу после обеда Анна занялась письмами. Ей нужно было поделиться своей радостью, что она уже осваивается в «Мундусе» и что, вероятно, она получит значительно больший оклад. Она собралась писать с таким энтузиазмом, что, может быть, поэтому, когда закончила, письмо показалось ей слишком восторженным и неестественным. Она даже посчитала, что его нельзя высылать: Кароль еще подумает, что она радуется по поводу своего устройства в Варшаве, что ей безразличны он и Литуня. Вообще в этом можно было бы упрекнуть Кароля: ни одним словом он не выразил огорчения по поводу ее должности и отъезда. А вот Комиткевич не употребляет восторженных слов, когда говорит о своей жене, однако делает все, чтобы с ней не расставаться.
Анна порвала письмо и бросила в мусорницу. Ей пришла в голову мысль, что вечером после работы она могла бы найти кого-нибудь из давних подруг. Правда, связь с ними со временем совсем угасла, у каждой была собственная новая и чужая для Анны жизнь, но ведь они могут сблизиться. Туська Липиньская вышла замуж за Марьяна Майера и живет в Варшаве. Войдылло, наверное, еще не уехала в деревню… Вот ее бы и стоило навестить. Вдруг она вспомнила Ванду: как же она не подумала об этом раньше! Именно Ванда была еще одним существом, кто дольше всех помнил Анну и кто дольше всех писал ей. Да и Ванда, наверное, будет рада, что Анна получила работу в Варшаве и что они смогут видеться часто, очень часто!
К счастью, телефон уже работал, и она тотчас же позвонила Ванде. В трубке послышался низкий голос ее мужа.
— Добрый день, это Анна.
— Анна? Извините, не расслышал.
— Это плохо, пан Станислав. А вот я вас сразу узнала. Анна Лещева.
— А, — оживился голос, — добрый день, добрый день. Когда вы приехали?
Так уж сложилось, что они обращались друг к другу на «вы», хотя давно дружили. Вообще у Станислава со всеми родственниками жены были холодные отношения, а скорее, он не общался с ними вовсе. Анна, зная отношение к Станиславу тетушки Гражины, которая не могла простить замужества дочери с сыном сторожа, тоже не сближалась с ним. Однако она питала к Станиславу какую-то необоснованную и необъяснимую симпатию и в то же время немного побаивалась из-за его затворнического образа жизни и крепких выражений.
