Эсмеральда Сантьяго - Завоевательница
— Ты дерзишь матери, — вмешался Густаво.
Он пригрозил отправить Ану в монастырь кармелиток в Эстремадуре, если она не бросит свою глупую затею.
Ни перечисление опасностей, которых она чудом избежала, ни упоминания бедствий, которые она на себя навлекала (пусть и на короткое время), не заставили Ану передумать. Именно за этого мужчину она хотела замуж. Причем немедленно.
Благовоспитанной испанской сеньорите в середине девятнадцатого века не пристало спорить с родителями. Ана была хорошей дочерью, хотя немного своенравной и упрямой. Она знала, что сердить мать с отцом — недопустимая дерзость, поэтому она поступила так, как поступали все молодые женщины ее положения в подобной ситуации, когда не могли получить желаемого: Ана заболела. Загадочное, подрывающее силы заболевание ни один врач не мог ни распознать, ни вылечить. Ее бил такой озноб, что кровать начинала трястись в такт лихорадочной дрожи. Прерывистое дыхание лишало девушку сна на несколько ночей подряд, а потом она погружалась в дремоту, из которой ее нельзя было вывести. Плохой аппетит вызывал стремительное истощение, и Хесуса боялась, что дочь совсем зачахнет.
Странное недомогание продержало Ану в постели почти два месяца. Во время ее болезни Рамон (по крайней мере, Хесуса думала, что это был именно он) заезжал с визитами, справлялся о здоровье девушки и умолял позволить ему повидаться с ней. Расстояние между Кадисом и Севильей превышало сотню километров, а все еще нестабильная политическая ситуация в стране делала путешествие небезопасным. Даже Густаво подкупала преданность Рамона и его готовность рисковать жизнью ради того, чтобы оказать знаки внимания его дочери.
Тогда как приданое Аны казалось Эухенио весьма солидным, оно представляло собой лишь половину того, что Густаво получил, женившись на Хесусе, не считая драгоценностей, которые она унаследовала от бабушек. Густаво довольно критично оценивал свою дочь. В семнадцать она выглядела старше своих лет и, несмотря на модные платья, яркие шали и сложные прически, казалась простоватой.
Густаво наблюдал за ней в обществе, где ее язвительные замечания отпугивали женщин и даже некоторых мужчин. Она неважно танцевала, не играла на музыкальных инструментах, особенно не беспокоилась по поводу собственной внешности. Севилья была большим городом, но Густаво и Хесуса знали в нем всех, кого вообще стоило знать. Ни один молодой человек из их окружения не интересовался Аной. Если она никогда не выйдет замуж, то будет всю жизнь зависеть от отца, а после его смерти — от милостей дядюшки. Ане недоставало альтруизма, и Густаво не мог представить ее в роли сладкоголосой тетушки-сиделки в семействе своего чванливого брата, или добросердечной старой девы, которая помогает беднякам, или компаньонки какой-нибудь немощной старухи. Ана была умной девушкой, и он не сомневался в том, что она тоже обдумала все эти варианты.
Густаво приказал своим адвокатам осторожно навести справки о «Маритима Аргосо Марин». Отчеты оказались благоприятными. Компания процветала, а опыт полковника как руководителя вполне мог обернуться деловой хваткой.
В меньшей степени на Густаво произвел впечатление Рамон. Он слыл щеголем, и, по предположениям Густаво, его малопривлекательная дочь считала большим везением то, что ей удалось отхватить подобного павлина. Но по крайней мере, Ана обладала здравым смыслом, и Густаво воображал, как немедленно после свадьбы она приберет мужа к рукам.
Итак, через восемь месяцев после того, как Ана объявила кандидатуру своего будущего мужа, ее отец согласился на помолвку.
Ана сразу пошла на поправку, стоило позволить Рамону навестить ее. Он провел с невестой несколько минут под присмотром Хесусы, которая сидела с каменным лицом. Однако дружелюбие и изысканные манеры жениха покорили ее. В течение следующего месяца визиты Рамона с каждым разом удлинялись, и вскоре его уже приглашали к обеду, где Густаво с Хесусой вытягивали из юноши сведения о семьях Аргосо и Мендоса, которые впоследствии можно было бы использовать в качестве оправдания брака их дочери с либералом, да еще и еврейского происхождения. Как только Ана стала садиться в кровати без видимых усилий, назначили дату свадьбы — сразу после ее восемнадцатого дня рождения.
Дом Ларрагойти-Кубильяс на Пласа-де-Пилатос производил впечатление на тех, кого ослепляли портреты мужчин с мускулистыми икрами и в накрахмаленных плоеных воротниках и женщин в кружевах и бархате, отороченном горностаем. Мечи, аркебузы и кинжалы висели по стенам, словно напоминая о том, что с мужчинами Ларрагойти шутить не следует. У подножия лестницы стояла фигура рыцаря в доспехах и со щитом, украшенным геральдической эмблемой — огромный крест, увенчанный терновым венцом. По словам Густаво, он был прямым потомком рыцаря, носившего именно эту кольчугу и эти зерцала во время Крестовых походов. Однако Ана подозревала, что рассказ отца, как и многие другие фамильные предания Ларрагойти и Кубильяс, был преувеличением. Она не верила, будто кто-либо из ее предков в те времена мог так возвыситься, выбравшись из деревенской глуши. Это произошло на несколько веков позднее, когда Конкиста дала шанс бедным мальчишкам отправиться за море на поиски богатства. Тем не менее она подмечала, как будоражили близнецов истории Густаво и Хесусы.
Иногда приезжал один Рамон, иногда Иносенте под видом Рамона, и несколько раз они навещали Ану вместе, нарядившись в разные одежды, чтобы ее родители могли их распознать. Со временем, проведенным с братьями, девушка окончательно поняла: вопреки желанию Аргосо сделать из них здравомыслящих коммерсантов, близнецы были рохмантиками и подвиги мужчин Ларрагойти и Кубильяс, особенно приукрашенные в устах Густаво и Хесусы, порождали в их сердцах мечты о том, что они тоже могли бы вести жизнь, полную приключений.
— Какой потрясающий конь! — однажды воскликнул Рамон, остановившись перед портретом двоюродного прадеда Аны, табачного плантатора с Кубы, который был изображен верхом на гнедом жеребце. Со всех сторон на картине его окружали бескрайние поля, а на заднем плане виднелись хозяйственные постройки и особняк с колоннами.
— Он владел тремя сотнями лошадей, — объяснил Густаво, — а еще у него было столько земли, что с одного конца плантации на другой можно было доехать, проведя в седле целый день.
— Наверняка без такого количества лошадей он обойтись не мог.
— Она называлась Непревзойденная. — Хесуса проигнорировала замечание дочери. — Никакая другая плантация не могла с ней сравниться.
— Да, именно это и подразумевает название, — прокомментировала Ана, однако ни родители, ни близнецы не заметили ее сарказма.
