Эльза Вернер - Цветок счастья
– Ах, это вы, Амвросий! – воскликнул Генрих. – Вы, вероятно, приходили ко мне на виллу?
– Да, – ответил старик, почтительно кланяясь даме. – Я хотел сказать вам, что завтра невозможно подняться на Снежную вершину, дороги еще непроходимы.
– Я и сам так думал. Постоянные дожди совершенно размыли тропинки.
– Это и есть Амвросий, – обратился Генрих к Эвелине, – тот самый проводник, о котором я рассказывал вам. Он знает все сказки, преданья и поверья края. Благодаря ему я познакомился со злым горным духом и добрыми альпийскими феями. К сожалению, я знаю их только по рассказам Амвросия, а сам еще ни разу не встречал.
– Молодой барин смеется, а я ему рассказывал сущую правду; он сам когда-нибудь убедится, что мои слова – не выдумка, – сказал старик Эвелине.
– А вам приходилось видеть духов? – спросила молодая женщина, заинтересованная оригинальным стариком.
– Нет, я не видел, но их и нельзя видеть, их можно только чувствовать! Не всякому это дано. Господин Кронек со временем тоже узнает их! Когда-нибудь это будет! У кого такие глаза, как у молодого барина, мимо того ничто не пройдет незамеченным и неиспытанным! Он понимает то, чего другие даже и не подозревают. Я это подумал сразу, в первый же день, когда познакомился с ним.
– Вот видите, нашелся человек, который и меня оценил, – иронически заметил Генрих, обращаясь к госпоже Рефельд. – Я, значит, не совсем полное ничтожество, как охарактеризовали меня некоторые добрые души. Я в большом фаворе [1] у Амвросия, а это много значит, так как он довольно строг и требователен к окружающим его людям.
Эвелина с изумлением заметила, что грубый голос старика принимал своеобразный мягкий оттенок, когда он говорил о Генрихе, и его острые, cepыe глаза с некоторой лаской покоились на лице молодого человека. По-видимому, Генрих, действительно, одержал победу.
– А вы живете в полном одиночестве? – спросила Эвелина. – Ваш дом, кажется, стоит очень уединенно на пути к Снежной вершине?
– Да, с тех пор, как умерла моя жена, я совершенно одинок. За моим хозяйством смотрит пожилая прислуга, а для ухода за скотом я держу мальчика. Больше никого нет. Мой дом находится очень высоко, вдали от всякого жилья; это наивысшая точка в наших горах, но мне не скучно. Я всегда нахожу себе занятие.
– Да, летом ничего, а зимой, должно быть, неприятно, – возразила Эвелина, – в особенности в метель и вьюгу. Вы, вероятно, чувствуете себя заживо погребенным, отрезанным от всего мира? В прошлом году целая гора обрушилась во время сильной бури. А разве вам никогда не грозила такая же опасность? Ужасно подумать, что можно погибнуть среди снега и льда, вдали от людей, без всякой помощи.
Молодая женщина вдруг остановилась и невольно попятилась назад.
Амвросий стоял неподвижно, на его лице не дрогнул ни один мускул, но глаза так грозно, с такой злобой были устремлены на говорившую, что она не в состоянии была продолжать свою речь.
– Мы ведь все должны когда-нибудь умереть, – неприятным тоном ответил старик. – Не все ли равно, отчего произойдет смерть, погибнете ли вы в горах или скончаетесь от какой-нибудь болезни? Конец все равно один. Итак, господин Кронек, завтра мы никак не можем подняться в горы. Нужно подождать два-три дня, если погода простоит такая же, как сейчас.
– А вы хорошо знаете дорогу? – спросил Генрих, вспомнив рассказ Гундель. – Она должна быть очень трудной после дождей и для неопытного горца, такого, как я, вероятно, представляет большую опасность.
Амвросий так сердито стукнул своей палкой, что конец ее глубоко вонзился в землю.
– Ах, так и вы боитесь? – с громким, злым смехом воскликнул он. – В таком случае, конечно, будет благоразумнее оставить Снежную вершину в покое. Я думал, что вы не похожи на тех городских господчиков, которые храбро лезут наверх, когда дорога гладка, как полотно, и при малейшем препятствии бегут обратно. По мне, как хотите, я ведь вам не навязываюсь в проводники… Прощайте!
С этими словами старик повернулся и пошел дальше.
– Прощайте, Амвросий, и в другой раз не будьте так суровы! – смеясь, крикнул ему вслед Генрих.
– Какой странный человек! – с каким-то непонятным беспокойством проговорила Эвелина. – Я не понимаю, какое удовольствие вы можете находить в его обществе? Разве вы не заметили, каким взглядом он смерил меня, когда я заговорила о жизни в горах? Ведь я не сказала ему ничего обидного. Что с ним?
– Ничего особенного! Минутное настроение, которое у него постоянно меняется. С этим уж приходится считаться, раз желаешь иметь дело с таким оригиналом. Вообще, Амвросий не отличается любезностью; скалы, среди которых он вырос, не тверже его характера; он так же мало чувствителен, как и они. Должен сознаться, что многое в этом старике кажется мне непонятным и загадочным, и иногда я испытываю в его присутствии жуткое чувство. Но меня всегда больше интересуют исключительные личности, чем обыкновенные, такие, над которыми я должен задуматься, для того чтобы определить их, узнать, что скрывается в глубине их души.
По-видимому, Эвелина не разделяла интереса Генриха к загадочным людям, но она ничего не ответила, и между родственниками воцарилось полное молчание. Оба чувствовали, что прерванный приходом Амвросия разговор должен непременно возобновиться, но не знали, с чего начать. Генрих поднял свою шляпу, которую небрежно бросил на большой камень, и стал тщательно укреплять на ней небольшой букет альпийских цветов, набранных во время прогулки, а Эвелина стояла в пол-оборота к нему и смотрела на расстилавшийся перед ней ландшафт. Вилла с окружающим ее парком лежала внизу, и с того места, на котором стояли теперь Рефельд и Кронек, совершенно не была видна. Перед ними расстилался лес, и блестела вода маленького озера, в котором слегка отражался пурпур далекого заката. Легкие облака, покрывавшие небо, вдруг расступались и открывали темную синеву, на которой слабо вырисовалась бледная луна.
Весна запоздала своим приходом. Несмотря на то, что был уже конец мая, деревья были еще покрыты той легкой, нежной зеленью, которая кажется почти прозрачной. На некоторых кустарниках еще не успели открыться почки, но жимолость уже была в цвету, и ее бело-розовые цветы наполняли воздух благоуханием.
Генрих все еще был занят своим букетом, но его взгляд устремился на молодую женщину и не мог оторваться от ее лица. Эвелина устало прислонилась к стволу дикой яблони и казалась поглощенной в созерцание окружавшей ее природы. На ее голову был наброшен легкий белый шарф, из-под которого выбивались черные локоны, обрамлявшие бледное лицо; оно было еще более бледным и прозрачным, чем обычно. Тонкий, благородный профиль резко выделялся во всей своей правильной красоте, а большие темные глаза с выражением мечтательной грусти были устремлены вдаль. Яблоня, под которой стояла молодая женщина, вся была усыпана цветами. Им предстояло так же мало жить, как и тому прекрасному существу, над которым тихо склонялись ее душистые ветви.
