Эльза Вернер - Отзвуки родины
Зато тем лучше умел заставить считаться со своей точкой зрения граф Оденсборг, хотя он никогда не защищал ее открыто. Холодный знатный дипломат, словно стена, стоял между бабушкой и внуком, искусно препятствуя всякому их сближению. Старой баронессе он не оставлял ни малейших сомнений в том, что считает своего пасынка исключительно своим достоянием и вовсе не склонен терпеть здесь чье бы то ни было постороннее влияние, но все это делалось в самой вежливой форме. И теперь он с исключительным вниманием поздоровался с почтенной старушкой и присоединился к ней.
Они вошли в комнату с балконом, где еще находился Гельмут. Скрестив на груди руки, он шагал взад и вперед; и на его обычно ясном челе залегла глубокая складка. При появлении бабушки он поднял голову и поспешил к ней навстречу.
— А ведь я еще не видел тебя сегодня, бабушка, — целуя руку и как бы извиняясь, промолвил он.
— Нет, Гельмут, обычно ты приходил ко мне здороваться после завтрака на несколько минут, но сегодня я напрасно ждала тебя.
Этот, хотя и очень мягкий, упрек, по-видимому, поверг молодого барона в немалое смущение. Он взглянул на графа.
— Я хотел прийти и сегодня, но папа…
— Я посоветовал Гельмуту не беспокоить вас, — вмешался Оденсборг. — Случайно я услыхал, что вы ждете Арнульфа Янсена, а так как тогда у вас, вероятно, обсуждались бы такие важные вопросы, что всякая помеха была бы нежелательна…
— Исключительно мои частные дела, граф, — совершенно спокойно произнесла баронесса. — Кроме того, я жду Янсена не раньше как через час. Он обещал мне помочь советом и содействием в устройстве Викстедта, потому что мне придется самой управлять им, когда я перееду туда.
— В Викстедт? — озадаченно спросил Гельмут. — Ты хочешь покинуть замок?
— Конечно! Ты ведь знаешь, твой дедушка оставил мне в наследство маленькое имение.
— Да, но только для проформы, потому что Мансфельд — майорат. Ведь дедушка никогда не думал, что ты покинешь место, где являешься хозяйкой уже полвека.
— Я была ею, — серьезно сказала баронесса, — а теперь хозяин — ты.
— Это ничего не меняет. Неужели в доме внука ты будешь считать себя чужой?
— Но мой внук стал чужим для меня за долгие годы, которые провел вдали от меня.
На этот раз в ее словах звучал не упрек, а только боль и тоска, и они не преминули произвести на молодого человека должное впечатление. Но, прежде чем он успел ответить, вмешался граф Оденсборг:
— Я чрезвычайно сожалею, баронесса, что нельзя было чаще присылать вам Гельмута, как вы желали. Мы много путешествовали, затем смерть моей жены, затем учение Гельмута, просто не представлялось возможности.
Старая баронесса взглянула прямо в лицо графу:
— Даже и тогда, когда мой муж умирал и хотел еще раз взглянуть на внука?
— К сожалению, мы получили письмо слишком поздно, почти одновременно с известием о смерти.
— Я знаю, граф, кому обязана тем, что Гельмут не должен был возвращаться на родину, — с долго скрываемой и наконец прорвавшейся горечью ответила старушка.
— Вы несправедливы ко мне, баронесса, — с холодным раздражением возразил Оденсборг. — Вы и ваш супруг никогда не могли простить вдове вашего сына, что она отдала свою руку датчанину.
— Моя невестка была свободной в своем выборе, — сказала баронесса. — Мы стремились только к ребенку нашего сына, которого вы так решительно отдаляли от нас.
Оденсборг пожал плечами.
— Я сохранял сына матери! Она имела на него большие права.
— Его родина и его семья также имели на него некоторые права, но я вижу, что мы потеряли их. Следовательно, я должна переселиться в Викстедт.
Гельмут слушал этот разговор в крайнем смущении.
В первый раз открыто коснулись их взаимоотношений, и это крайне неприятно подействовало на него; однако, подойдя к бабушке, он просительно произнес:
— Бабушка, ты не должна уезжать! Это ведь будет похоже на то, что я выгоняю тебя. Я знаю, ты всей душой привязана к этим местам, где прожила всю жизнь, где у тебя сохранились самые теплые воспоминания.
— Пожалуйста, не беспокой баронессу, Гельмут, — прервал его граф. — Вероятно, у нее имеются основательные причины для такого решения.
При теплых, сердечных словах внука лицо баронессы осветилось мимолетной радостью, но эта радость быстро растаяла, когда бабушка увидела, что с вмешательством отчима Гельмут немедленно смолк, и лишь на устах ее скользнула страдальческая улыбка.
— Ты видишь, относительно моего отъезда мы вполне согласны с графом Оденсборгом. Я на будущей неделе уезжаю из Мансфельда.
— Если уж ты так непременно хочешь, — неуверенно промолвил Гельмут, — но мне это очень больно, бабушка!
— И мне также, дитя мое, однако я только подчиняюсь необходимости, а тебе, во всяком случае, перенести ее легче, чем мне.
Кивнув головой ему и графу, она вышла из комнаты.
Молодой барон не пытался больше удерживать ее, но лицо его выражало неудовольствие, когда он после ухода бабушки обратился к отцу:
— Папа, ты не должен был допускать этого.
— Да разве я выгоняю баронессу? — холодно спросил Оденсборг. — Никто не заставляет ее уезжать, и, мне кажется, ты достаточно настойчиво упрашивал ее остаться.
— Да, но…
— Но она не может примириться, что с новым хозяином приходят новые порядки, что вместе с ним на немецких традициях, которые так долго поддерживал ее супруг, ставится крест. При таком различии наших взглядов дальнейшее совместное проживание едва ли было бы приятно. Надеюсь, ты сам видишь это, хотя, повинуясь невольному чувству, только что решился на просьбу, исполнение которой могло бы повергнуть нас всех в великое затруднение.
— Ведь я знал, что в Мансфельде меня ждет бездна неприятностей, и потому так долго медлил с приездом сюда! — с невольной страстностью воскликнул Гельмут. — Если уж так необходимо было для введения во владение явиться мне самому, так ведь это все уже окончено, и нам ничто не мешает уехать. Ради чего, собственно, я должен оставаться здесь?
— Потому что мы, несомненно, находимся накануне войны и враждебные действия могут вспыхнуть каждую минуту. В таком случае твои имения не должны оставаться без хозяина. В течение недели я до известной степени ознакомился здесь со всем и нашел, что дела обстоят намного хуже, чем даже можно было предполагать. Здесь у меня открылись глаза на многое такое, о чем я и не подозревал до сих пор; если бы я знал об этом раньше, ни за что не позволил бы тебе после смерти дедушки несколько месяцев оставаться вдали. Как раз здесь, в Мансфельде и его окрестностях, находится очаг оппозиции, принимающей все более и более угрожающие размеры. Во-первых, здесь есть некий Арнульф Янсен.
