Робин Шоун - Любовник

Сначала рот, потом груди, а затем клитор.

— Подними руки.

Платье шелковой змеей соскользнуло через голову. Взгляд Майкла перебегал с ее макушки к кончикам пальцев на ногах.

— Как вас зовут, мадемуазель?

Она удивленно посмотрела на него.

— Энн.

И тут же вспомнила, что стряпчий советовал оставаться анонимной — глупое предостережение. Может ли быть что-нибудь страшнее той боли, которая лишает женщину всего, кроме необузданно дикого желания? Ловкие пальцы расшнуровывали ее корсет.

— Вы можете называть меня Энн… — Она ужаснулась, услышав собственные слова, но они уже сорвались с ее губ. — Можно я буду звать вас Мишелем?

Проворные пальцы возились с ее нижней юбкой.

— Мы станем близки, Энн. Так близки, как только могут быть близкими два человека.

Нижняя юбка с шелестом распласталась возле ее ног. Стараясь сохранить последнюю одежду, женщина прижала руки к бокам. И отчаянно пыталась сосредоточиться на его словах.» Мы станем близки…»

— Вы говорили, что у нас не романтическая связь.

— Так оно и есть. В страсти нет ничего романтического. — Ладонь Майкла охватила ее ягодицы, пальцы проникли в отверстие в шерстяных панталонах. Вторая нижняя юбка упала рядом с первой. — Страсть — абсолютно земная вещь. Изначальная. — Внезапно его руки оказались в ее панталонах. Шероховатость шрамов ощущалась во впадине между ягодицами. — Мы будем потеть. Мы будем кричать. — Ладони скользнули вниз, охватили бедра и привлекли к твердой мужской плоти. — Мы будем сражаться друг с другом за ваше наслаждение. А когда достигнем наивысшей точки, сольемся в страсти в единое тело. — Фиалковые глаза приковали ее взгляд. — Вот что произойдет, мадемуазель, когда я увлеку вас в постель.

Энн реально ощутила хрупкость своего позвоночника, даже на мгновение показалось, что вот-вот переломится спина. Она отчаянно пыталась собраться с мыслями.

— Вы испытываете оргазм одновременно с женщинами?

Его пальцы вынырнули из ее панталон и принялись расшнуровывать корсет.

— Когда наступает нужный момент.

Китовый ус смялся, как разорванный аккордеон, и корсет тоже оказался на полу. Но его потеря скорее затруднила, чем облегчила дыхание Энн.

— А как вы узнаете, что наступает нужный момент?

— Тогда женские крики начинают отдаваться в моем мозге. — Не отводя от нее взгляда, Майкл положил ладони ей на груди и провел по болезненно напрягшимся соскам. — А сама женщина настолько измотана, что больше не в состоянии испытать оргазма. Поднимите руки, — неожиданно приказал он.

У Энн не оставалось выбора, и она повиновалась. Льняная ткань скользнула вверх через голову. Прохладный воздух. Горячая кожа. Руки Майкла тяжело лежали на ее обнаженных грудях. Ощущение было необыкновенно сильным. Невероятно болезненным. Энн не представляла, что бывают такие всепоглощающие желания.

Но стоило ей об этом подумать, как Энн тут же осознала, что это ложь. Она захотела Майкла восемнадцать лет назад, когда увидела, как он танцевал с графиней Рали — красивой, богатой женщиной старше ее на пятнадцать лет. И прекрасно понимала: хоть она и богатейшая наследница в Англии, но он на нее и не взглянет.

Так и произошло.

Энн зажмурилась. Майкл не был бы теперь с ней, если бы у нее не хватило денег.

— Открой глаза, Энн, — приказал он. Она нехотя повиновалась.

— И больше не закрывай. Не от кого прятаться. Я знаю все, что ты чувствуешь. И понимаю все, что ты хочешь.

Откуда этот мужчина — этот превосходный самец, который не притворялся, когда голым целовал ее и дрожал от страсти, — откуда он может знать о желаниях старой девы?

— Откуда вам знать, чего я хочу? — Слова с трудом слетали с ее языка. — Почему вы один понимаете, насколько непреодолимо желание, чтобы к тебе прикасались, что женщина даже готова за это платить?

Глаза Майкла затуманили чувства, о которых Энн не могла даже подозревать.

— У каждого есть свои желания.

— Даже у вас?

Он не отвернулся.

— Да.

— И вы когда-нибудь платили за них?

Шрамы на правой щеке напряглись.

— Да.

— Но зачем? — хрипло выкрикнула Энн. Глаза Майкла потемнели, но одновременно в них вспыхнул огонь.

— Вот за этим. — И он провел ладонью по ее каменно-твердому, заострившемуся соску.

У Энн все сжалось в груди, и она судорожно выдохнула, когда он наклонился и взял ее сосок в рот. В груди разлился и побежал по спине раскаленный металл.

Руки? Что делать с руками? А с пальцами? Запустить в его волосы, как он сам недавно это делал? Притянуть его голову к груди, чтобы он полнее вобрал се сосок в рот?

Беспорядочные мысли нарушило прикосновение грубой от шрамов кожи. Рука проникла в панталоны и коснулась губ, до которых раньше, кроме нее, никто не дотрагивался. Это прикосновение заставило ее тело содрогнуться.

Он уже в ней или только касается заветного места? Ноги Энн невольно раздвинулись, предоставляя мужчине свободу действий. Энн напряглась и ждала… ждала…

И вот это произошло: женщина ощутила влажный, горячий, шероховатый палец. Она судорожно обхватила голову Майкла, шея ее изогнулась в безмолвной конвульсии наслаждения. Оргазм совпал с чмокающим звуком, и Энн смутно поняла, что Майкл освободил ее сосок. Прохладный воздух после жара его рта показался ледяным. Она открыла глаза и встретилась с ним взглядом.

— Ты не кричала.

Энн пыталась восстановить дыхание.

— Это… недостойно.

Особенно если ты старая дева!

— Я говорил тебе, шери, это страсть, а не роман. В моей постели нет места приличиям. Я бы все равно их изгнал. Ты обратилась ко мне ради того, чего не сыскать в мужниной постели, когда мужчина заботится только о том, чтобы сотворить себе наследника или удовлетворить потребности,

Палец продвинулся дальше во влажный проход. И оба почувствовали сопротивление мембраны — символа ее девичества.

— Крикните, когда я это сделаю. Мне надо знать, что я причинил вам боль. А потом кричите снова, когда испытаете наслаждение.

Слова Майкла встревожили и возбудили Энн.

Мать в сорок лет зачала ее — своего первого и единственного ребенка. Болезненная женщина, все остатки здоровья она отдала беременности и родам. Отец был на десять лет старше жены. Им не требовался ребенок — родители нуждались в няньке. И обрели ее в Энн.

Девочка никогда не плакала. И никогда громко не смеялась, чтобы не побеспокоить стариков. Все детские радости, подростковые заботы и взрослые горести она переживала тайком.

— У меня ничего не выйдет.

— Я тебя заставлю, шери. — Слова прозвучали, словно клятва. — До исхода ночи ты задохнешься от крика.