Барбара Картленд - Слушай, смотри, люби
— И все же должно же и у них быть сердце где-то под земляничными листьями герцогской короны, — сказала леди Ротли, обнаруживая неожиданное чувство юмора.
И с улыбкой вышла, а Темпера принялась дальше распаковывать вещи. Тревога не покидала ее.
Наконец она сказала себе, что, вероятно, напрасно беспокоится.
Шевингемскую коллекцию собрал старый герцог. Быть может, его сын и не интересуется сокровищами, развешанными по стенам и заполняющими залы его огромных домов.
С тех пор как Темпера впервые услышала о герцоге от леди Ротли, она старалась припомнить, что говорил о нем ее отец. Насколько ей было известно, они никогда не встречались.
Она помнила, что отец побывал в Шевингем-Хаус и, вернувшись, рассказывал им с матерью о замечательной коллекции картин Ван Дейка в одном из залов и превосходных голландцах в другом.
Но он имел дело со старым герцогом, теперешний владелец Шевингем-Хаус унаследовал титул всего четыре года назад.
Темпера, разумеется, нашла его в «Дебретте», но, кроме его возраста и имени, ничего больше выяснить не удалось.
Ее позабавило, что одно из его имен было «Вельде». «Наверно, старый герцог дал сыну при крещении наряду с другими именами и это — фамилию знаменитого голландского мариниста, потому что в его коллекции было много работ этого мастера», — подумала Темпера.
Она знала, что эту фамилию носили три художника, и пожалела, что у нее не было времени посмотреть и их картины.
Несколько работ Вильгельма ван де Вельде Старшего, написанных не красками, а тростниковым пером на белом фоне, украшали Национальный морской музей в Гринвиче.
«Интересно, разделяет ли герцог вкусы отца, — подумала она. — Если да, для него должно быть важно, чтобы и жена интересовалась живописью».
Было почти невозможно научить мачеху разбираться в живописи или заставить удержать в памяти фамилию художника хотя бы на несколько минут, не говоря уже о том, чтобы впоследствии узнавать его работы.
Когда она только что вышла за сэра Фрэнсиса и хотела ему угодить, она позволила Темпере повести себя в Национальную галерею. Но уже через полчаса опустилась на стул и отказалась продолжать осмотр.
— Это бесполезно, Темпера, — сказала она. — Я никогда не смогу отличить одну картину от другой, и, откровенно говоря, они мне наскучили! От этих самодовольных лиц, унылых пейзажей и обнаженных богинь у меня начинается несварение желудка! Твоему отцу нужна моя красота и чтобы я им восхищалась. А больше ему ничего не нужно.
Темпера была вынуждена признать, что это правда, и бросила попытки воспитать в мачехе художественный вкус.
Теперь она сожалела, что не настояла на своем, и только молила бога, чтобы герцог не догадался о ее невежестве.
Надо спуститься вниз и попытаться самой увидеть картины. «Если я расскажу мачехе немного хоть об одной, она сможет поразить герцога своими познаниями, а про остальные не думать», — решила она.
Но осуществить это было нелегко.
Заведенный полковником Анструзером порядок был такой же, как в английских усадьбах, с той только разницей, что вся прислуга, за исключением дворецкого, камердинера и нескольких лакеев, приехавших вместе с гостями, были французы.
Так как полковник Анструзер убедился на горьком опыте, что англичанам и французам вместе не сработаться, французы содержались отдельно от тех, кого они наверняка считали «незваными гостями».
Полковник Анструзер распорядился также, чтобы три камеристки завтракали, обедали и ужинали отдельно от мужской прислуги, в маленькой гостиной.
Это вызвало разочарование у мисс Бриггс и мисс Смит, которые находили удовольствие в мужском обществе, особенно в обществе личного камердинера герцога, обладавшего чувством юмора и занимавшего их рассказами обо всем, что происходило в доме.
Дворецкий, мистер Бэйтс, никогда не сплетничал. Он считал себя выше всех этих болтунов и передвигался по замку с достоинством и важностью епископа.
Все ходили у него по струнке, и он внушал такое уважение, что производил впечатление даже на французов.
Темпере оставалось только узнавать о происходящем от мисс Бриггс и мисс Смит.
Обе не имели привычки держать язык за зубами, и Темпера скоро узнала, что леди Ротли ничего не преувеличила, рассказывая о лорде Юстасе Йейте.
— Он ухаживал за дочерью лорда Мэссингема в прошлом году, — объявила мисс Бриггс, — но ее милость, ее матушка, быстро сообразила, что к чему, увезла дочь в Шотландию и выдала ее за графа Хинчема.
— Придется ему жениться на американке, — провозгласила мисс Смит, словно прорицая его судьбу.
Мисс Бриггс рассмеялась.
— Вы думаете, американка с настоящими деньгами польстится на лорда Юстаса? Таким, как Вандербильды с их миллионами, требуется титул не ниже герцогского.
«Это верно», — подумала Темпера, вспомнив, что Мэй Гоулет, чей отец считался самым богатым человеком в Нью-Йорке, в прошлом году вышла за герцога Роксбергского. Другая американка, Элен Циммерман, стала в девятисотом году герцогиней Манчестерской, а Консуэла Вандербильд — четырьмя годами раньше — герцогиней Мальборо.
Темперу интересовали эти брачные союзы лишь потому, что в газетах и журналах описывались бесценные произведения живописи, принадлежавшие женихам.
Те же источники сообщали, сколько европейских шедевров, приобретенных родителями трех невест, перекочевали за океан.
— У американских богатых наследниц полно долларов, но они хотят за них слишком много, — заметила мисс Бриггс.
Темпера начала испытывать сочувствие к лорду Юстасу, хорошо зная, каково это сидеть без денег.
Очевидно, он, как и она с мачехой, старался втереться в шикарное общество, окружавшее герцога, с их бессчетными миллионами.
Даже если доходы лорда Холкомба и нельзя сравнить с доходами сэра Уильяма Барнарда, Холкомбы жили на широкую ногу.
У них был большой дом в Лондоне, усадьба в Хэмпшире, охотничий домик в Лестере, и, как слышала Темпера, еще и порядочные угодья в Шотландии.
Все, что она узнала от камеристок, еще более убедило ее, что они с мачехой напрасно ждут от герцога предложения руки и сердца.
Она начала думать, что совершила большую ошибку, не убедив с самого начала леди Ротли не метить чересчур высоко.
Стоило поискать и других богатых людей, которые сочли бы ее достойной женой для себя и не усмотрели бы в союзе с ней урона для своего достоинства, чего можно было ожидать от герцога.
Но теперь было уже слишком поздно. Единственное, что оставалось, это надеяться, что каким-то чудом мачехе повезет.
