Барбара Картленд - Серебряная луна
Герцогиня смеялась. Вернулась Рэв с графином и бокалами на серебряном подносе. Арман и герцогиня выпили вина, Арман встал и откланялся. С Рэв он обменялся дежурными фразами, но многое прочел в ее глазах и прикосновении пальцев, когда поднес их к губам. Герцогиня напутствовала его шутками, поддразнивая насчет того, как весело он проведет время в Париже; и когда он ехал верхом по дорожке к воротам, он не был уверен, что проиграл, а что приобрел от своего дерзкого визита.
Остальная часть дня тянулась страшно медленно, и Арман с нетерпением, которое было для него в новинку, следил за стрелками часов, пока не стемнело. Он рано пообедал и позволил себе очень долгую прогулку по деревне и по дорожке вдоль стены к пролому. В какой-то момент он поймал себя на том, что явно ускорил шаг. Он попытался посмеяться над собой, обвинил во всем французский воздух и французское вино, хорошо зная при этом, что ведет его не воздух и не вино, а собственное сердце, и ничего тут не поделаешь.
Озерцо среди деревьев лежало такое же спокойное и серебристое, как и прошлым вечером. Только луна над храмом светила ярче, почти ослепительно, контрастируя с мистически темными тенями деревьев. Храм был пуст. Арман сел на ступеньки лестницы и приготовился ждать. Он старался проанализировать чувства и мысли, владевшие им последние двадцать четыре часа, но понял тщетность своих попыток.
Вдруг он услышал за спиной какой-то шорох. Обернувшись, Арман увидел ее. Стоя между колоннами павильона, она возвышалась над ним. Он почему-то не ожидал, что она появится именно там, и некоторое время неподвижно сидел, глядя на нее. На ней было атласное вечернее платье, расшитое жемчугом, а волосы убраны в высокую прическу, схваченную лентой.
Он встал и подошел к ней. Слова были не нужны. Арман молча протянул руки и прижал ее к себе. Рэв не сопротивлялась. Она не могла бороться с силой более мощной, чем правила этикета. Прижавшись к его плечу, она смотрела в его глаза, а ее губы подрагивали в ожидании. Арман поцеловал ее, словно лаская ребенка, нежно и мягко, потом сильно, страстно и требовательно, пока не почувствовал, что пламя, бушующее в его груди, горит и в ней. Они ощутили себя единым целым, неразделимым во веки веков.
Глава 3
Рэв проснулась оттого, что узкие золотые лучи солнца, пробившись сквозь неплотно задернутые шторы, упали ей на лицо.
Она спала здесь еще ребенком, а вернувшись в поместье, опять выбрала для себя эту комнату в наивной надежде вновь обрести счастье, довольство и мир, в котором она жила до революции — до того дня, когда пьяная толпа рвалась в ворота, а прекрасный и спокойный ее отец приподнял за подбородок ее мордашку и сказал: «Бояться, дочь моя, нужно только одного — своего страха», а потом коротко кивнул Антуанетте, и няня унесла Рэв тайным ходом, прорытым под озером, где было сыро и противно пахло.
Спокойствие и мужество отца дали ему небольшую отсрочку: его увезли в Париж, бросили в тюрьму и только потом вынесли смертный приговор. А поместье подверглось полному разграблению. Десять лет Антуанетта прятала девочку — а потом уж и девушку — у чужих людей.
Когда поползли слухи, что эмигрантам и скитальцам позволено вернуться домой и Наполеон возвращает им поместья и дома, которых они лишились во время революции, Рэв решила:
— Я буду говорить с самим императором!
Три недели Рэв вместе с другими просителями ждала подходящего случая в приемной дворца Тюильри. И вот однажды… После окончания аудиенции император проходил через приемную. Все почтительно расступились, а Рэв бросилась вперед и упала перед ним на колени. Прежде чем ее успели убрать с его пути, она взглянула ему в лицо.
— Я умоляю вас о милости, сир!
Наполеон чуть повернул голову, и его холодные серо-стальные глаза сразу оценили ее молодость и красоту, а он никогда не мог устоять перед женственностью.
— Кто вы? — резко, почти по-военному спросил он.
— Я графиня Рэв де Вальмон, пришла просить вернуть мне поместье в Сен-Дени.
Вперед выступил человек средних лет с надменным лицом.
— Эта просьба, ваше величество, должна быть рассмотрена членами комиссии, назначенной вами специально для таких дел. Этой молодой женщине незачем утруждать вас лично.
Наполеон проигнорировал вмешательство чиновника. Он смотрел в огромные глаза Рэв.
— Де Вальмон! — мрачно произнес он. — Ваш отец… граф Максим де Вальмон?
— Да, сир.
— Он жив?
— Нет, сир. Его гильотинировали.
— Сколько ему было бы лет, останься он в живых?
— Он родился в 1761 году, сир.
Наполеон кивнул:
— Я так и думал. Мы с ним учились в военной школе в Бриенне. Однажды он сделал для меня доброе дело: пригласил поужинать, когда я был голоден! Поместье будет возвращено вам. Я обещаю!
Он отдал приказ министру, и не успела Рэв опомниться от удивления, как великий человек удалился, а приемная опустела.
Однако Рэв добилась своего. Сделать дом пригодным для жилья помогли люди, мучимые угрызениями совести за разорение усадьбы. А когда с юга привезли мебель старой герцогини, дом стал даже обретать понемногу утраченную изысканность. Правда, распаковывать весь багаж герцогини не было смысла, потому что вся прислуга состояла из Антуанетты, старика Жака с женой, которые служили еще при графе, да двух деревенских девушек.
Иногда Рэв чувствовала, что все это фарс, что жизнь, которую она пытается воссоздать среди руин прошлого, пуста и бессмысленна. В такие дни только здоровый юмор герцогини удерживал ее от пропасти отчаяния. Постепенно, когда на смену хаосу пришло упорядоченное существование, возникли другие осложнения, которые не на шутку испугали Рэв.
Да, испугали; и сейчас, лежа в постели, Рэв призналась себе, что панически боится… будущего. Она спрыгнула с постели, прошлепала ногами к окну и отдернула шторы. Чистая гладь озера лежала прямо под окном ее спальни. Только теперь она окончательно поняла, что произошло вчера вечером.
Как это удивительно, неожиданно и чудесно! Она не знала, что можно чувствовать себя такой счастливой, не знала, что способна на такую сильную страсть. Значит, это и есть любовь! Любовь, поднимающая тебя на орлиных крыльях в ослепительную синь поднебесья, растворяющая тебя в прозрачной радости, заставляющая дрожать от робости, но и забывать все на свете, кроме этого пламенеющего счастья!
Рэв глубоко вздохнула. Она влюблена! И все же на голубом небе ее счастья темнеет облачко. Вчера вечером им не удалось поговорить. Конечно, им было не до разговоров: ведь ей хотелось только слышать, как сердце Армана бьется в унисон с ее сердцем, чувствовать настойчивость его губ и нежность рук. Но теперь, ясным утром, Рэв понимала, как много им надо сказать друг другу. Только теперь она пожалела, что так мало узнала об Армане, а он о ней. Они знают только самое основное: они любят и принадлежат друг другу, как, может быть, принадлежали друг другу в прошлой жизни. Это даже не любовь с первого взгляда, а союз двух людей, которые наверняка были вместе в каком-нибудь предыдущем существовании, а теперь снова обрели друг друга. Они нашли друг друга, и их тела узнали то, что забыла их память и их мозг. Она знала, что пробудила в нем пламя страсти, и только железное самообладание не позволило ему унести ее в темную тень павильона. «Скоро, скоро, — говорила она себе, — я увижу его!»
