Достоин любви? - Гэфни Патриция
— Я собираюсь жить там как можно лучше, — ответил он. — На доходы от моих собственных вложений и тех, что сделал Сьюэлл, а также на то, что дает аренда земельных угодий Стейн-корта, полагаю, я смогу устроиться не так уж плохо.
Такой ответ их удовлетворил. Они согласно закивали головами, но тут Себастьян пояснил:
— Теперь у меня появилась возможность снести множество обветшалых коттеджей линтонских арендаторов и построить на их месте добротные новые. Хочу опробовать в своем имении новую паровую молотилку и подкупить сотню тонкорунных овец породы ромни-марш. Я давно уже положил на них глаз. Холиок, мой управляющий, твердит мне, не переставая, что пора отремонтировать хмелесушилку и кое-что обновить на молочной ферме. К тому же нам нужно новое помещение, чтобы холостить свиней, — доверительно добавил он. — Прошлой весной они так разыгрались, что обвалили сарай.
Его мать и сестра лишились дара речи.
— Ну что ж, спокойной ночи, — усмехнулся Себастьян, глядя в их потрясенные лица, и отправился спать.
* * *Дорога домой показалась Себастьяну бесконечной. Ему пришлось добираться до Дувра, чтобы сесть на прямой поезд до Лондона, потом сделать пересадку в Рединге, в Бристоле и еще раз в Эксетере. По мере того как он удалялся от Стейн-корта, дела семейные стали представляться ему все более далекими и нереальными. Он ни на минуту не переставал думать о Рэйчел, но, пока поезд преодолевал холмы Блэк-Даунс в Сомерсете и въезжал в лесистые долины Девона, мысль о ней превратилась в наваждение.
Себастьян наконец понял (по крайней мере, теперь ему так казалось), что привлекло его в ней с самого начала. Он видел в Рэйчел полную противоположность самому себе и желал, чтобы она спасла его. Все было так просто! Рэйчел стала для него символом выживания, потому что прошла через ад и вышла из него закаленной и цельной. Несокрушимой. А что пришлось пережить ему? Если не считать пары пьяных дуэлей, он никогда не смотрел в глаза смерти, никогда не подвергался серьезной опасности. За всю свою никчемную, отупляющую, недостойную мужчины жизнь он не следовал ни единому принципу, сделав своим знаменем одно лишь распутство. Он собирался использовать Рэйчел, сам при этом ничем не рискуя. Взять, ничего не давая взамен. Он хладнокровно рассчитывал на ее беспомощность, чтобы добиться своей цели, и испытывал извращенное наслаждение при одной лишь мысли о том, что его жертва не окажет сопротивления.
Однако ее беспомощность стала нестерпимой для них обоих. Теперь ему хотелось, чтобы Рэйчел приходила к нему по своей воле, а не по принуждению. Но Себастьян до сих пор не знал: была ли она с ним хоть раз по своей воле?
Он даже не смог признаться ей в любви. Правда, однажды он что-то такое ей сказал, но слова вырвались у него в минуту счастливой опустошенности, после того как они занимались любовью. И даже в тот раз он предпочел уклониться от прямого признания, сказав: «Я влюбляюсь в тебя». А когда она не смогла ответить, пожалел о своих опрометчивых словах (в ту минуту они показались ему подлинным безумием) и никогда их больше не повторял. В тот вечер, когда он уезжал из Линтона в Стейн-корт, эти слова были ей нужны, как никогда, а он так и не сумел их высказать. Он больше не влюблялся, он был влюблен в нее до безумия, до беспамятства, а это делало признание еще более рискованным. В тот вечер она бросила ему в лицо обвинение в трусости. Неужели это правда?
Еще не меньше дюжины страшных вопросов приходило в голову Себастьяну за время этого бесконечного путешествия, и на все у него был только один ответ. Сменявшие друг друга красные глинистые холмы и узкие зеленые долины приближали его к дому. Скоро он ее увидит. Конечно, между ними имелись разногласия. Ей хотелось перемен, а он предпочитал, чтобы все оставалось, как было. «Если ты думаешь, что мне нужна свадьба, — заявила она ему, — ты ошибаешься». Но он решил, что это было сказано в запальчивости и не отражает ее истинного намерения. Она была женщиной — разумеется, она мечтала о замужестве. Ну а он был мужчиной (а может, все из-за того, что он был Верленом?) и поэтому видел в браке крушение всего.
Но они смогут уладить свои разногласия! Это всего лишь кризис, а не катастрофа, и вместе они сумеют это преодолеть. Они придут к соглашению: обо всем поговорят и пойдут на взаимные уступки, как взрослые люди. Первым делом он скажет ей, что он ее любит. Через несколько дней жизнь вернется в обычное русло, и она сама не поверит, что еще так недавно принимала все слишком близко к сердцу. И тогда у него будет все.
Он добрался до дому под проливным дождем. Никто не встретил его в опустевшем дворе, кроме Денди, выскочившего откуда-то с радостным лаем, когда карета въехала под арку ворот.
— Что с тобой стряслось? — удивился Себастьян, пытаясь удержать мокрого, вымазанного грязью щенка на расстоянии вытянутой руки. — Ты что, в свинарнике побывал?
Он не преувеличивал. Денди выглядел не просто перепачканным, а грязным и заброшенным, словно все это время пробыл вне дома.
— Я твоей маме скажу. Хочешь, пойдем со мной?
Оставив Приста разбираться с багажом, Себастьян бегом пересек темный холл и углубился в коридор, ведущий к комнате Рэйчел. Скорее всего ее там не было, а он спешил — растрепанный, ухмыляющийся, словно школьник, пришедший на свидание в первый раз. У закрытой двери Себастьян задержался, чтобы пригладить мокрые волосы и поправить галстук. Но не успел он постучать, как Денди начал царапаться в дверь, и она распахнулась.
Пусто. О черт.
— Рэйчел? — позвал Себастьян, надеясь, что она в спальне.
Ответа не последовало, и это его не удивило: в комнатах ощущалась какая-то гулкая пустота, которая подсказывала ему, что здесь никого нет. Разочарование, подобно легкому шлепку по щеке, заставило его опомниться.
Себастьян повернулся, собираясь уходить, но вдруг осознал, что маленький кабинет не просто пуст: он был голым, лишенным убранства и привычных предметов, связанных в его уме с Рэйчел: ни цветов на подоконнике, ни раскрытой книги на ее столе, ни шали, обычно висевшей на спинке стула. Его медленные шаги прозвучали слишком, громко, когда он торопливо прошел через кабинет и нетерпеливо распахнул дверь в спальню. Вопиющие свидетельства ее ухода были повсюду: картинки со стен исчезли, на письменном столени соринки, гардероб пуст, но самые худшие подозрения Себастьяна подтвердила тишина — тяжкая, удушающая, как повисший в воздухе клуб дыма. Рэйчел не просто ушла, она оставила его.
Он выругался и в бешенстве пнул ногой отлетевшую к стене дверь. Волна сильнейшего сквозняка подхватила сорвавшийся с ночного столика конверт. Себастьян зарычал в бессильной ярости. А что, если оставить его на полу? Он и так знал, что сказано в ее проклятом письме; последнее утешение, которое ему оставалось, состояло именно в этом: сделать вид, что ничего особенного в его жизни не произошло, не читать ее прощальной записки, противопоставить ее уходу демонстрацию своего пренебрежения. Он опять пнул дверь и вошел, чтобы подобрать конверт.
Я несолгала тебе. Ты просил меня остаться, а я сказала, что еще не знаю, что буду делать. Я не обманывала: просто здесь я не могу думать. Я уеду куда-нибудь. Когда решу, как мне следует поступить, я тебе напишу.
Себастьян, я больше не виню тебя ни в чем. В каком-то смысле я даже благодарна тебе за те слова, что ты сказал преподобному Морреллу. Они открыли мне глаза и помогли понять то, чего я больше не могу не замечать. Я по-прежнему дочь своих родителей — мещанка со всеми предрассудками, свойственными этому сословию. Я не гожусь в любовницы такому человеку, как ты. Надеюсь, ты не станешь отрицать, что мы оба кое-что получили друг от друга и что все было по-честному. Мы оба… не знаю, какое слово употребил бы ты, «насладились» друг другом? «Получили удовольствие»? Ты дал мне нечто гораздо большее, чем удовольствие, но я ни о чем не жалею, честное слово, ни о чем, даже о страданиях. Если бы ты любил меня, если бы мог полюбить, возможно, мне не пришлось бы испытывать все эти сомнения и колебания. Да, я уверена, что не пришлось бы. Но что толку теперь об этом говорить.
