Горгона и генерал - Тата Алатова
Антуан сел рядом с ней и отвел волосы с её лба.
— Фу, как же сильно от тебя разит керосином! Помнишь этот шрам, Цинни? — он провел пальцем по белесой ниточке на её виске.
— Помню. В тот день ты промахнулся.
— Я промахнулся и задел тебя кинжалом. Тебе было лет восемь или около того. Ох и кровищи из тебя хлестало! А ты помнишь, что сделала потом?
— Снова встала на позицию.
— И я снова бросал в тебя кинжалы. И больше никогда не ошибался, правда?
— Правда, — она прижалась лбом к его плечу.
— Ты не из тех, кто сбегает, Цинни.
— Может, я выросла и стала трусихой?
— Хватит соплей, — вмешался Джереми, — Цинни, открывай рот. Сначала суп, потом разговоры.
— Как там генерал? — спросила его Гиацинта, возвращаясь к еде.
— Разругался в пух и прах с Чарли.
— Из-за меня?
— Ага. Чарли вопил, что от тебя одни беды, а генерал вопил, что это не его дело. А Чарли вопил, что теперь его — ну из-за отца, понимаешь. А генерал вопил, чтобы Чарли убирался из его дома. А Чарли вопил, что не оставит тут его одного. Тогда они потребовали вина и вроде как помирились.
— Помирились против меня?
— Какая разница? — спросил её Антуан. — Ты все равно всех победишь.
— Да, — согласилась она. — Я всегда всех побеждаю.
Молоко показалось горьким, как отрава, но Гиацинта допила его до конца.
Выпрямила спину, вздернула выше подбородок.
— Осталось нерешенным еще одно дело, — заявила она, положив руку на плечо старшего брата. — За мной все еще охотятся люди, которые хотят получить архивы Крауча. Как ты смотришь на ловлю на живца, Антуан?
46
Удивительно, но за две недели Катарина разительно изменилась.
— У неё глаза стали умнее, да? — спросила Гиацинта у Магды.
Няня только рассмеялась.
— Какой прок разглядывать этих младенцев? Знай только корми их да пеленки стирай.
В детскую заглянул Антуан.
— Цинни, тебя король вызывает.
— Вот только его сейчас не хватало!
Платья спадали с плеч Гиацинты, волосы после керосина потускнели, губы стали шершавыми, а руки покрыты синяками из-за драк с соседками по камере.
Она огорченно велела зашнуровать её потуже, насыпать на лицо белил потолще, налепить мушек погуще и сотворить прическу повыше.
Если воткнуть побольше перьев, то, может, никто не будет приглядываться к её убогому виду.
Его Величество ждал её в своем личном кабинете. За его спиной маячил Розвелл, который, завидев Гиацинту, скорчил ей рожицу.
— Госпожа Де Ла Круа-Минор-Стетфилд-Крауч-Бронкс, — приветствовал её король, — если вы выйдете замуж еще раз, то ваша фамилия станет скороговоркой.
Она улыбнулась и присела в реверансе.
— Да бросьте, — махнул он на неё увешанной перстнями рукой. — Хотите кофе?
— Я, пожалуй, воздержусь от напитков в вашем дворце.
Он расхохотался.
— Могу вас понять. Но, моя дорогая, я хотел вам выразить свое монаршее одобрение. Вы чрезвычайно умело избавили нас от советника Траппа.
От его откровенности она едва не села мимо стула.
— Признаюсь честно, я болел за вас в этом судебном процессе, — продолжал король как ни в чем не бывало. — Вы очень ловкая женщина, Гиацинта.
Она молчала, не зная, как принять этот весьма сомнительный комплимент.
Его Величество с удовольствием пил чай и закусывал сушками.
— Значит, советник Трапп был не в фаворе при дворце? — спросила наконец Гиацинта, устав от этого молчания.
— Это он отравил Оливию, — помрачнел король. — Чтобы поставить под подозрение Бронксов и в то же время дать мне повод отказаться от брака с Нитой, который его сын так неосмотрительно пообещал. Да и вообще советник был невыносим. Воровал. Брюзжал. Опять-таки, использовал яды — словом, был политиком старой школы. Но я не знал, как от него избавиться так, чтобы не рассердить генерала.
— Вот как, — только произнесла она, ошеломленная. — Я рада оказаться полезной трону, даже если это у меня получилось непреднамеренно. Уверяю вас, у меня не было злого умысла, и я вовсе не старалась навредить советнику Траппу.
— Как бы то ни было, вы оказали нам услугу, и мы наградим вас за это возможностью услужить нам снова.
— Вам еще кого-то убить надо? — ляпнула Гиацинта, не подумав, и тут же прикусила язык.
— Да бог с вами, — благодушно отозвался король. — Надо беречь наших подданных. Вы знаете некого Ливенстоуна, писателя-затворника?
— Арчера? Он очень плодовит.
— Слишком плодовит. Из типографии мне прислали оттиски его нового романа, и мы этим романом недовольны.
— Ваше Величество, литература — дело тонкое, — улыбнулась Гиацинта, — одни любят про рыцарей, другие предпочитают философские трактаты…
— Это роман про меня и предателя Стива.
— Да что вы говорите! — воскликнула она, старательно изображая удивление.
— Там много подробностей о перевороте… Не знаю, как он разузнал об этом всем в своей глуши.
— Загадка, — закивала Гиацинта.
— Я не хочу, чтобы эта книга была опубликована. Но Ливенстоун весьма… настойчивый писатель. Он трепетно относится к своим произведениям и готов печатать роман за границей. Убедите его уничтожить этот роман. Не хватало, чтобы надо мной все соседские короли потешались!
— Я?
— А у вас неотложные дела в столице?
— Да пожалуй, что и нет, — подумав, ответила Гиацинта. — Я с удовольствием навещу Ливенстоуна в его затворничестве.
Она всегда стремительно собиралась и тем более стремительной была сейчас, когда ей действительно хотелось покинуть этот город, полный пересудов.
Поэтому уже через несколько часов после встречи с королем они с Антуаном, ни с кем не прощаясь, верхом покинули столицу.
Гиацинта едва не кричала от восторга, ощущая свежий воздух и летящую под собой лошадь.
Свобода, свобода!
После тюремного заточения она казалась особенно сладкой.
Дороги были забиты солдатами, возвращающимися домой или в свои части после войны.
Многие поля остались неухоженными — некому весной было пахать и сеять, мужчины были заняты совсем другими делами.
Здесь, за пределами столицы, прошедшая война оставила куда более сильный след. Гиацинта обратила внимание, как много стало женщин с черными ленточками в волосах или в черных косынках.
На постоялых дворах было не протолкнуться, и они ночевали под открытым небом — благо стояли теплые и ясные летние дни, с крупными звездами и душистым ароматом цветов.
Вряд ли кого мог сбить с толку потрепанный мундир Антуана, в котором Гиацинта путешествовала. Она, конечно, изрядно отощала, но все равно бедра, грудь и задница выдавали в ней женщину, но ей было глубоко плевать на взгляды окружающих. Штаны были удобнее юбок, и все тут.
Волосы она безжалостно обстригла, планируя, что к осени, началу светского сезона, они отрастут. К лицу быстро прилип загар, и
