Дора Моссанен - Куртизанка
Не подозревая об этой растущей привязанности, Кир продолжал удивлять Мердада рассказами о способности Симоны изменять себя и окружающий мир. Она неумолимо утрачивала земные черты, превращаясь в некий мифический персонаж.
В тот день, когда Кир возвратился из Южной Африки, он не мог посмотреть Мердаду в глаза, а на виске его бешено пульсировала жилка. Он снова достал ее фотографию, сложил ее пополам, завернул в носовой платок и вручил ее своему другу. «Когда-нибудь она может послужить тебе в качестве рекомендации, не визитной карточки, — сказал он при этом. — Просто так, на всякий случай». Он что-то написал на обороте и, не оборачиваясь, вышел прочь.
Несмотря на все вновь открывшиеся факты визитная карточка показалась исполненной какого-то скрытого смысла, искрой, способной развеять упрямую паутину ее сомнений.
— Где эта карточка?
Из кармана куртки Мердад извлек бумажник. В одном из потертых кожаных отделений, завернутая в носовой платок Кира, лежала ее фотография. От горя, гнева и стыда ее веснушки запылали огнем. Оказывается, мадам Габриэль снабдила визитные карточки не только ее изображением, но также полным именем и адресом. Насколько она могла судить, ее бабушка в данном случае выступила в роли официального сутенера.
А еще она рассердилась на Кира. Он не имел никакого права утаивать столь значимые подробности от нее. Она взглянула на оборот карточки. Там было написано: «Симоне на всякий случай». Интересно, какой случай он имел в виду, подумала она, хотя у нее возникло стойкое убеждение, что эту карточку — четвертый знак, поданный ей мужем, — можно было с полным правом считать индульгенцией и верительной грамотой Мердада.
Она вернула ему карточку, он поспешно спрятал ее и прижал руку к нагрудному карману.
— Я, скорее, чувствовал, чем видел своими глазами, что при дворе шаха Музаффара Эд-дина назревают неприятности. Естественно, я понимал, что управление страной сосредоточено в руках Мирзы Махмуд-хана. Но с момента неудавшегося покушения во Франции шах изменился. Он больше ничем не напоминал обессилевшего и пресыщенного владыку, которого мы знали. — Подавив улыбку, Мердад покрутил в пальцах стебелек лаванды. — Ходят слухи, что своей вновь обретенной уверенностью шах обязан вашей бабушке.
Симона взяла стебель цветка у него из рук и заложила его себе за ухо.
— Да, она исключительная женщина.
— Как бы то ни было, Кир, учитывая его близость к женщинам клана д'Оноре, стал любимцем шаха, и ему было обещано покровительство, ни более ни менее, как самим его королевским высочеством. Наес — грязный еврей, пожимать руку которому брезговали правоверные мусульмане, внезапно вознесся на недосягаемую высоту, возвысившись над многими из нас. А потом он решил уйти, но его участие в импорте красных бриллиантов оказалось столь значимым, что ему пришлось подыскать себе замену, прежде чем он решился подать прошение об отставке.
Симона не находила сил отвести взор от прекрасных глаз Мердада, в которых стояли слезы. Она только спросила:
— И что предложил Кир?
— Он сказал, что по-прежнему будет исполнять обязанности личного ювелира шаха до тех пор, пока не подготовит себе замену.
— И кто же должен был его заменить? — задала она очередной вопрос, подавшись к нему.
— Я, — был ответ.
Глава пятьдесят третья
Мадам Габриэль положила руки в перчатках на балюстраду из кованого железа, подалась вперед и недовольно посмотрела на пару, принесшую с собой аромат лаванды и цибетина. Вспомнив, что однажды ей уже приходилось наблюдать подобное зрелище, правда, с другим персом, разгневанная бабушка приподняла юбки и неторопливо начала спускаться по парадной лестнице. На ее взгляд, мужчина был всего лишь бледной тенью Кира, зато Симона явно вознамерилась пережить заново свой трагический роман. Впрочем, мадам тоже хотела раскрыть тайну убийства Кира, хотела, чтобы эта часть прошлого Симоны наконец упокоилась в забвении. Она хотела, чтобы Симона примирилась с уготованной ей судьбой и стилем жизни и забыла Персию. Эта страна некогда очаровала ее, особенно в начале ее отношений с Альфонсом, но впоследствии лишилась ее благоволения, учитывая то, как она обошлась с Симоной. И мадам Габриэль ни за что не допустит повторения однажды совершенной ошибки.
Не обращая внимания на разгневанное сопение бабушки и юбки, колоколом развевающиеся вокруг ее бедер, Симона старалась держаться поближе к Мердаду. Бабушка заслуживала того, чтобы ей преподали урок, — ведь нельзя беспокоиться только о собственных интересах.
Не подозревая о готовящейся драме, Мердад вдруг буквально растворился в фотографии Симоны в полный рост у подножия лестницы. Фотографу удалось запечатлеть ее гордость и самоуверенность, трепетность и твердость характера, пылавший в ней огонь и вызов. Получившийся снимок разительно отличался от фото на визитной карточке. Теперь, когда Кир погиб и Симона оказалась такой близкой, он не видел ничего, кроме нее, и ему становилось все труднее оторваться от нее. Он напомнил себе, что причины, приведшие его во Францию, никак нельзя было назвать романтическими, но он даже не обратил внимания на очарование лазоревых кудрей, обрамляющих пылающие гневом щеки, ледяной взгляд и пальчик в атласной оболочке, устремленный на него подобно кинжалу. Мадам Габриэль, которой пришлось спускаться по парадной лестнице без восторженных взглядов, решила исправить это упущение и сердито зашуршала своим шифоновым облачением.
— Месье, позволено ли мне будет полюбопытствовать, кого именно вы хотели видеть — меня, мою дочь или внучку?
Он поймал ее палец и поднес к своим губам.
— Bonjour, мое почтение, мадам Габриэль. Мердад к вашим услугам. С вашего позволения, я хотел бы повидать всех женщин клана д'Оноре.
— Довольно самонадеянно с вашей стороны, месье М, — парировала она и широким жестом обвела просторный холл, словно в придачу к трем женщинам он потребовал себе и весь ее замок.
Он сунул руку в карман куртки и извлек оттуда визитную карточку.
— Полагаю, этого будет достаточно.
Мадам Габриэль нахмурилась. Казавшийся таким невинным поступок, когда она вручала эту визитную карточку Киру в президентском дворце, повлек за собой череду непредвиденных ужасных событий, вина за которые целиком лежала на ней. Однако же она считала, что человек не должен до конца дней своих искупать ошибки, пусть даже непоправимые. Нельзя бесконечно посыпать голову пеплом и рвать на себе волосы. Пришло время Симоне обуздать свою печаль.
