Перл Бак - Гордое сердце
— Я сообщу об этом в контору, — заявил он гордо.
— Когда я могу сюда прийти? — спросила она.
— Ровно через неделю, — сказал он уверенно.
Она спустилась вниз по грязной лестнице. У машины ее с молчаливым напряжением ожидала кучка детей. Она вынула из кошелька пятьдесят центов.
— Спасибо, Смайки, — сказала она.
— Она не обманула! — шептали дети. — Пятьдесят центов, Боженька!
В мгновение ока они исчезли на улице и вместе с собой утащили Смайки, как консервную банку на веревке. Сюзан вернулась домой.
* * *— Моя милая, вы не могли бы работать здесь? — спросил у нее старый мистер Киннэрд. Она приехала в Фейн Хилл выбрать обещанный им мрамор.
— Нет, в самом деле, — сказала она, — тут прекрасно, но работать тут я бы не смогла. — Она решительно не смогла бы работать в этом отдаленном месте под надзором выцветших внимательных глаз отца Блейка.
— Тут невероятная тишина, — с наслаждением шептал он.
— Да, это так, — спокойно согласилась она, — тут просто великолепно.
И действительно, Фейн Хилл окутывала невероятная тишина. Тихо проходила зима. Красивый старый дом, где родился Блейк, стоял, окруженный высокими деревьями, застывшими в тяжелом зимнем сне. Казалось, все вокруг уже умерло или спешило умереть. Нет, тут она не смогла бы работать. Она могла бы только бесцельно просиживать и день за днем умирать вместе со всем, что отмирало здесь.
— Я хотел бы, чтобы вы взяли все, что вам понравится, — говорил старик Киннэрд, открывая ворота склада. — Я вам их пошлю, кстати, по какому адресу их надо послать?
Она сказала ему название улицы и номер дома.
— Мне это место незнакомо, — проворчал он. — Там есть ателье?
— Да, я его переделала, — ответила она.
Затем она прошлась мимо мраморных блоков. Даже не зная, что будет из них делать, она выбрала четыре блока: один сиенский, два из Серравеццы и один черный, бельгийский.
— Это коварный материал, — сказал Киннэрд и положил руку на черный бельгийский камень, — коварный, как красота. Во время работы не спускайте с него глаз. — Затем он подарил ей еще три блока итальянского мрамора.
«В них заключены целые годы моей жизни», — думала Сюзан.
— Вы должны показать мне, что добудете из них. — Киннэрд стоял против света в открытых дверях, хрупкий, тонкий и бледный, как самый совершенный памятник старости, который она когда-либо видела.
— Я благодарю вас от всего сердца, — склонила голову Сюзан.
Он быстро прикоснулся к ней пальцами и тотчас убрал руку. Она была холодной и легкой, словно прах.
— Блейк, ты помнишь свою маму? — спросила Сюзан за ужином.
— Нет, она умерла, когда мне было два года.
— Отец когда-нибудь рассказывал о ней?
— Нет, но говорил, что они были счастливы вместе.
— Он один или оба?
— Я припоминаю, — сказал Блейк и внимательно посмотрел на Сюзан, — что он всегда говорил следующим образом: я с твоей матерью был очень счастлив. Это не одно и то же?
Она улыбнулась и покачала головой.
— Да нет же, это так, — утверждал он. — Разве я мог бы знать о том, что она несчастна?
— А что, если бы она тебе ничего такого не сказала?
— Я и так бы это знал, — сказал он беспечно.
Сюзан задумалась и испытующе посмотрела на него. «Нет, он ничего не знает, он решительно ничего не знает о ее счастье», — говорила она себе.
Блейк не должен обнаружить ни малейшей перемены. Она никому не должна казаться изменившейся. Единственная перемена будет внутри нее самой. Свою любовь она подчинила дисциплине. Она уже не в состоянии бездельничать, наслаждаясь любовью. Когда Блейк будет работать, то будет работать и она. Она сообщила ему, что сняла по соседству ателье, и он никак не отреагировал. Но утром он начал одолевать ее своей страстью. Раньше, когда он знал, что она вместе с ним пойдет в ателье и, устроившись на диване, будет наблюдать за его работой, он выскакивал из постели полный нетерпения приступить к работе. Полчаса на завтрак ему было более чем достаточно.
Но теперь он приходил к ней в комнату с утра пораньше и задерживал ее своей любовью. Она укрощала свое нетерпение, но ведь день должен начинаться, раз вечер наступает так быстро.
— Сюзан, что с тобой? Ты изменилась!
— Нет, Блейк, я не изменилась, — говорила она вяло.
— Почему ты тогда хочешь встать?
Сначала она отвечала уклончиво. Но затем она обнаружила, что боится его и поэтому честно сказала:
— У меня работа.
— Извини! — сказал он и выскочил из кровати.
Он стоял, смотрел сверху вниз на Сюзан и кутался в халат. Губы его сжались, глаза потемнели, а голос стал таким холодным, что Сюзан испуганно схватила его за руку.
— Милый, — сказала она нежно. — Поцелуй меня, Блейк!
Он грубо поцеловал ее.
— Никогда мне больше не говори ничего подобного! — заявил он.
— Ты же любишь меня, Блейк, — умоляюще произнесла она.
— Я люблю тебя. Но оставайся такой, какой я тебя люблю.
Он ушел и не вернулся, как обычно, чтобы посмотреть, одета ли она. Она сразу же определила, что он злится. Они встретились в столовой за завтраком и, хотя она была мила и предупредительна, он оставался упрямо холоден к ней. Один раз она протянула к нему руку, но как раз в это время вошел Кроун, и она убрала ее.
Поев, он тотчас же ушел наверх. Сюзан смотрела ему вслед. Он мог быть таким пылким и таким холодным. Ей хотелось помчаться вслед за ним. Вместо этого она натянула пальто и шляпу и вышла на улицу. У тротуара стоял Банти; завидев ее, он прикоснулся к шляпе в знак приветствия.
— Я сегодня пойду пешком, Банти.
Этим утром она хотела пойти в свое ателье пешком, она не хотела ехать на машине Блейка. Сюзан повернула за угол и направилась дальше по улице. В городе были тысячи людей, которых она не знала. Но ей никогда не надоедало смотреть на них: на смуглые лица итальянцев, греков, на крепкие фигуры чехов и других славян, чьи лица были грубоватыми, но выразительными. Они рассматривали ее, когда она проходила мимо. Когда-нибудь она познакомится с ними. Они вели себя по-дружески, так как знали, что она сняла первый этаж дома номер 312. Они стояли, разинув рты, когда грузовик из Фейн Хилл привез огромные глыбы мрамора.
— Камни! — удивленно шептали дети.
— Я — скульптор, — объясняла она им. — Из камня я делаю разные вещи.
Они не знали, что на это ответить. «Ух ты!» — сказал наконец какой-то мальчишка. Затем они разлетелись, словно птичья стая. Ничто не привлекало надолго внимание этих городских детей, бросавших одну забаву ради другой. Достаточно было сирены пожарной машины или скорой помощи, склоки, ругани и полицейского свистка, как они все были тут.
