Жюльетта Бенцони - Коллекция Кледермана
– Нормально? Что вы имеете в виду?
– Что на них можно будет смотреть без жалости и отвращения…
Я увидел, как вспыхнули ее глаза, но она медлила с ответом. Потом женщина подошла к драгоценному флорентийскому шкафчику и достала из ящика фотографию в золотой рамке. На фото была идеально красивая женщина в платье в стиле «ампир», полулежащая на шезлонге в исполненной грации позе – вспомните мадам Рекамье! – и украшенная потрясающими драгоценностями. Царственным жестом она протянула мне снимок:
– Вот такой я была прежде и такой хочу стать снова! Вы слышите, профессор? Только это лицо я хочу снова видеть в зеркале… И вы его восстановите! Я никогда не удовольствуюсь этим вашим «без отвращения»!
Не стану скрывать от вас, что я смотрел на нее, оцепенев от ужаса, потому что я ее узнал. Это была Лукреция Торелли, знаменитая певица, о которой вы наверняка слышали и которой, возможно, даже аплодировали.
– Мы действительно однажды аплодировали ей в парижской Опере, – заметила госпожа де Соммьер. – Один-единственный раз! Вскоре после этого она попыталась уничтожить мою семью и оставила после себя руины! Так вот кто, оказывается, наша загадочная соседка? Она призналась вам, что она убийца, которую разыскивает полиция, и французская, и английская? В данную минуту ей следовало бы сидеть в тюремной камере и ждать приговора суда присяжных, а не жить в роскошной резиденции в окружении цветов и очаровательного пейзажа!
– Я ничего не имею против тюремной камеры, – добавила Мари-Анжелина, – но мне кажется, что понесенное ею наказание куда суровее! Это рука Господа воспроизвела на ее лице черноту ее души! Но как закончилась ваша встреча с «божественной» Торелли?
– Не так, как ей бы хотелось, потому что вы помогли мне сбежать. Я ответил, что она требует от меня невозможного, и даже в Цюрихе, в моей собственной операционной, с моей бригадой, я не смог бы воссоздать такую красоту! Я добавил – довольно неучтиво, но я и сам был в гневе, – что даже если бы ей было на двадцать лет меньше, и у нее была бы молодая эластичная кожа, мне бы это не удалось! После этого она впала в неописуемую ярость, называла меня шарлатаном и другими словами, а потом вынесла мне приговор: я останусь в моей комнате без еды, пока не сделаю то, что ей нужно! И мне следует считать себя счастливым, так как в моей ванной есть вода! Если я по-прежнему буду отказываться от проведения операции, то через несколько дней меня отправят в погреб, где я, разумеется, мыться не смогу! Вот, я вам все рассказал! – вздохнул профессор, протягивая стакан Юберу, чтобы тот снова его наполнил.
– По сути, – произнес тот, налив полный стакан и себе, – вы могли бы избежать всех этих… неприятностей. Нужно было просто согласиться, и как только эта дама оказалась бы под наркозом, вы бы исправили самые серьезные повреждения и сообщили, что нужно подождать неделю и сделать еще одну операцию. А потом сбежать, вернуться к себе и…
Договорить ему не удалось. Коротышка Цендер, на голову ниже Юбера, вскочил на ноги и рявкнул ему в лицо:
– Вы за кого меня принимаете? За шарлатана, как говорила эта сумасшедшая – потому что она таковой является! – за человека без чести, способного прибегнуть к любому способу, чтобы обрести свободу? Способного воспользоваться своим искусством, чтобы лишить пациентку возможности двигаться, и сделать то, что меня устраивает? А как же деонтология?[10] А как же клятва Гиппократа? С этим как быть?
– Не сердитесь! Я говорил просто так… не подумав! Такого рода пациентка – впрочем, странное слово, оно совершенно ей не подходит! – не заслуживает того, чтобы ради нее слишком старались. И потом, вы все равно оказали бы ей услугу, хотя бы немного улучшив ее физиономию!
– Вы забываете о двух вещах. Первое: чтобы «оказать ей услугу», как вы выразились, мне нужна операционная и компетентные люди в качестве помощников…
– Это я понимаю. А что же второе?
– Человек в маске сидел в углу и не упустил ни слова из нашего разговора. Провожая меня в мою комнату, он не стал скрывать от меня того, как он со мной поступит, если я сделаю то, о чем вы нам тут рассказали. Он пообещал превратить в ад те немногие часы, которые будут мне отведены!
– Это безумие! – взорвалась План-Крепэн. – Он до такой степени привязан к этому чудовищу?
– Я скажу вам больше, мадемуазель. Он ее любовник и до сих пор любит эту женщину! Естественно, именно его она отправила за мной, воспользовавшись отсутствием своего брата!
– А что предпримет ее брат, когда вернется? – машинально поинтересовался Уишбоун.
– Вот этого я не знаю.
Вместо Цендера ответила Мари-Анжелина:
– Мы знаем, потому что немного познакомились с этим славным потомком Борджиа, этим ходульным Цезарем, не обладающим даже зловещим величием своего, так называемого, предка. Согласились бы вы оперировать или нет, он бы все равно вас убил!
Техасец неожиданно помрачнел. То, что он услышал в первую ночь пребывания на вилле Адриана, тот голос, который как будто пытался освободиться от пут и сорвавшийся после двух нот, оказывается, действительно, был голосом Лукреции, женщины, которую он обожал и которую ему никак не удавалось забыть. От того, что она была так близко, у него возникло странное ощущение. Он знал, что она преступница и безжалостная лгунья, но он не мог забыть о страшном наказании, которое послало ей Небо, потому что эта женщина была настоящим произведением искусства, и никто не имел права уничтожать такое совершенство!
Госпожа де Соммьер, наблюдавшая за ним краем глаза, читала по его лицу так же легко, как по книге. Она догадывалась о его чувствах и захотела ему помочь. Маркиза повернулась к беглецу:
– Мне хотелось бы задать вам вопрос, профессор.
– Пожалуйста, прошу вас…
– Если бы она приехала к вам на консультацию и доверилась вам и вашим ассистентам обычным путем, могли бы вы совершить чудо, которого она от вас ждала?
– Нет. И я сказал ей об этом. Вспомните, я даже уточнил, что даже у очень молодой женщины мне бы не удалось воссоздать былое совершенство. Именно это вызвало ее гнев и мой приговор!
– Она, должно быть, совершенно безумна! – воскликнула План-Крепэн. – И идиотка к тому же! Как она не понимает, что вы – ее единственный шанс снова появиться на людях? Вы могли бы вернуть ей хотя бы более или менее приемлемое лицо?
– Возможно, я сделал бы даже чуть больше, потому что глаза не пострадали, и они прекрасны. Разумеется, она не узнала бы себя в зеркале, но с помощью косметики она могла бы жить, как все обычные люди, не прячась. Я не знаю ее возраста, но ей уже исполнилось сорок?
