Огненные времена - Калогридис Джинн
И осознание направления, цели. Маленькие ладошки на отцовской ноге, гудящее пчелами тепло и любовь, которая потекла от него в отца, постоянно обновляющаяся…
– Богиня! – прошептал Мишель, прижав влажное от слез лицо к простыне, покрывавшей матрас, на котором лежал отец Шарль. – Диана, Артемида, Геката, какими бы именами ни называли тебя, услышь же меня! Тебе я отдаюсь. Отдаюсь, отдаюсь во власть твою. Только восстанови мои способности, данные мне с рождения. Протеки сквозь меня, как ты сделала в ту ночь, когда я исцелил своего отца много лет назад. Исцели этого несчастного человека, отца Шарля! Он хороший человек, и хотя и убил многих людей расы, когда он осознает свою ошибку, он раскается. Только помоги мне, богиня!
Так он молился и молился до тех пор, пока его сердце каким-то образом не успокоилось. И когда он достиг необходимого состояния покоя, он встал с колен, по-прежнему не отнимая рук от груди Шарля.
Ощущение вибрирующего тепла, или блаженства, начало нисходить на него. Мишель мимолетно улыбнулся, представив себе, как священник, раскрыв от удивления и радости свои темные глаза, скажет:
– Мишель, Мишель, дорогой племянник! Ты спас меня…
И тут молодой монах увидел, что глаза Шарля медленно открылись и он разжал губы. Щеки его немного порозовели.
– Святой отец! – произнес Мишель дрожащим от возбуждения голосом.
– Мишель, – просипел священник, слепо глядя на потолок, на что-то, находящееся еще дальше за ним. Таким слабым был голос отца Шарля, что молодой монах должен был наклониться так низко, что губы старика коснулись его уха: – Она отпустила тебя?
– Да, святой отец. Но вы теперь исцелены благодаря Богу, благодаря ей. Вы выздоровеете. Понимаете?
– Да. – Уста священника произнесли это слово почти беззвучно. Потом неожиданно властно какая-то внешняя сила исторгла из него такие слова: – Теперь я ухожу в пасть ада. – И из его легких вырвался мощный поток воздуха.
Мышцы лица Шарля расслабились, зрение потеряло фокус, лицо лишилось всякого выражения. Неожиданно на его полотняную рубаху изо рта хлынула струя черной зловонной жидкости.
– Святой отец! – снова позвал Мишель, но на этот раз в его голосе послышалась нотка страха.
Сибилль предупреждала его, что он не должен поддаваться страху, но ничего не говорила о скорби. Наконец он отнял задрожавшие руки от груди священника и, припав к ней ухом, стал напряженно вслушиваться.
Долгое время оставался он в таком положении. Но грудная клетка отца Шарля больше ни разу не поднялась и не опустилась, и сердце его тоже перестало биться.
И, охваченный неизбывным горем, Мишель поднял лицо к потолку и завыл.
– Я убил его! – простонал Мишель, падая на колени у ног Кретьена и хватая кардинала за подол так, как безутешный ребенок цепляется за подол матери.
Как сумасшедший бежал он весь путь из монастыря во дворец Риго и орал у ворот, пока кто-то не вышел и не впустил его. В передней одной из великолепно украшенных комнат Мишель извивался на полу у ног изумленного кардинала.
– Дорогой отец, вы должны помочь мне! Я согрешил! Я позволил ей околдовать себя! Она заманила меня и соблазнила с помощью магии!
Кретьен – босой, с непокрытой головой, одетый в обшитую по краям лентами полотняную ночную рубашку, едва прикрытую красным шелковым халатом, протянул руки и поднял возбужденного молодого монаха на ноги.
– Мишель, сын мой, что бы ни случилось, мы все исправим. Только надо сесть и успокоиться.
И он провел молодого монаха в комнату, такую большую, что в ней свободно могли бы разместиться тридцать монахов, и наполненную всевозможными предметами роскоши. На столике у кровати горели в золотых канделябрах свечи из пчелиного воска, совершенно очевидно позволявшие хозяину комнаты предаваться немыслимой роскоши – чтению в постели. Ночной горшок был снабжен расписной крышкой, фарфоровый таз и серебряный кувшин были наполнены водой, мягкие меха защищали босые ноги от прохлады мраморного пола, тяжелый парчовый балдахин над кроватью привлекал к себе взор и мешал лунному свету проникать с крытого балкона. На потолке красовалась фреска, изображавшая Еву, чьи светлые волосы на лобке были в основном прикрыты распушенным хвостом павлина, а округлые белые груди – не совсем прикрыты золотистыми волосами, Еву, соблазнительно протягивающую красное яблоко робкому Адаму.
Кретьен усадил Мишеля в мягкое кресло и налил бокал вина.
– Выпей, – настойчиво сказал кардинал, протянув Мишелю бокал, и сел в кресло напротив, у маленького резного столика. – А потом говори.
Мишель послушался его и выпил вино залпом. Когда дыхание восстановилось, он сказал:
– Ваше преосвященство, умоляю о прощении. Я позволил злой колдунье Марии-Франсуазе очаровать себя. Она почти убедила меня в том, что я – ее возлюбленный, ее супруг, и это вы навели на меня магическое заклятие, чтобы я поверил в то, что я – ваш сын, Мишель. Она убедила меня в том, что я должен устроить ей побег, и еще в том, что когда-то я и сам обладал магическими способностями. – Он попытался совладать с подступившими к горлу рыданиями. – Господи, помоги мне! Я попытался использовать магию, чтобы исцелить отца Шарля, но вместо этого вызвал его смерть.
– Бедный Шарль! – мрачно произнес Кретьен. Казалось, он нисколько не удивлен и не расстроен случившимся. – Но нам следует радоваться за него, сын мой, а не предаваться скорби. Он теперь с Богом. И всю свою жизнь он служил великой цели.
– Но это моя вина, – сказал Мишель и закрыл ладонью глаза, чтобы скрыть стыд и слезы. – Вы должны выслушать мое признание, ваше преосвященство. Я должен исповедаться перед вами. Прямо сейчас. – Он наклонился вперед и поставил кубок на столик. Потом встал на колени и осенил себя крестом. – Благословите, святой отец, ибо я согрешил. Я полюбил аббатису и был так соблазнен ее рассказом о магии и о поклонении какой-то богине, что почти поверил в это и потерял свою веру. Но что еще хуже, этой ночью я послужил проводником ее собственной магии. Я возложил руки на отца Шарля, потому что поверил в то, что смогу исцелить его. Но вместо этого она использовала меня, чтобы убить его.
Как всегда в тех случаях, когда речь шла о чем-то исключительно важном, Кретьен слушал его, сплетя пальцы рук и приложив кончики указательных пальцев к губам, слушал напряженно, внимательно. Между его седых бровей пролегла глубокая складка. Как только Мишель закончил говорить и склонил голову, кардинал произнес задумчиво:
– Это не ты убил отца Шарля.
Мишель поднял было голову, чтобы возразить, сказать: «Я знаю, что это она стоит за той смертью. Но ведь это я возложил на него руки, я сделал его смерть возможной…»
Но не успел он озвучить свою мысль, как кардинал Кретьен произнес обычным решительным тоном:
– Его убил я.
Мишель не мог найти слов. Конечно же, слова кардинала были шуткой – жестокой шуткой, если учесть, что бедный Шарль только что скончался.
Но прошло несколько секунд, а Кретьен оставался столь же серьезным. Более того, складка между бровей стала еще более глубокой. Но Мишель продолжал убеждать себя: «Нет, он имеет в виду, что чувствует себя в ответе за смерть отца Шарля, потому что его не было здесь и он не смог ее предотвратить. Возможно, он чувствует, что должен был приехать в Каркассон с самого начала, чтобы наблюдать за тем, как идет расследование».
Но тут молодой монах вдруг вспомнил, как отец Шарль, только что заболев, говорил в бреду: «Моя заносчивость! Я весь день водил тебя за собой, как дрессированную лошадку, показывая тебя всем, словно хвастаясь: "Он мой! Он только мой!" Кретьен скорее увидел бы мертвым тебя…»
– Все, что преступница Сибилль рассказала тебе, – сущая правда, – спокойно сказал кардинал. – Твое настоящее имя – Люк де ля Роза. Ты родился в Тулузе, а не в Авиньоне, и находился со мной не с самого рождения, а всего около года. Но она язычница, еретичка, и ее рассказ лишь подтверждает этот факт. Ее магия – не от Бога, а от дьявола, как и вся ее раса. Однако она выдает себя за святую, представительницу своей богини.
