Джудит Тарр - Дочь орла
— Возьми это, — приказал Генрих солдату, пришедшему вместе с ним.
Он взял то, на что указала Гудрун. Аспасия подавила вздох. Значит, ей самой придется нести свои вещи.
Гудрун вывела Оттона впереди Генриха и солдат с вещами. Аспасия взяла самый легкий из своих тюков.
— Не надо беспокоиться, моя госпожа, — сказал Генрих. Теперь он уже откровенно смеялся.
Аспасия повернулась к нему:
— Тогда пришли человека помочь мне.
— Не надо, — повторил Генрих. — Его величество согласился покинуть тебя на некоторое время. — Он перевел взгляд с нее на Исмаила, покачал головой. — Признаюсь, нелегко было уговорить его. Мне пришлось пообещать, что ты будешь хорошо себя вести.
Аспасия выкинула его слова из головы:
— Оставь эти разговоры. Я еду с его величеством.
— Не едешь, — сказал Генрих со стальной непреклонностью.
— Конечно, еду. Я нужна ему.
— У него есть нянька. У меня есть учителя, которые ждут его, родственницы, с которыми он будет рад познакомиться. Хорошие женщины, — подчеркнул Генрих. — Достойные женщины. Которые могут учить не только словами, но и собственным примером.
Аспасия оставалась холодна. Это лучше, подумала она отстраненно, чем жар безумного гнева.
— Ты должна признать, — продолжал Генрих, — что я милосерден. Я не брошу тебя в тюрьму. И я не поступлю с твоим любовником так, как велит закон поступать с неверными, осмелившимися вступить в связь с христианкой, да еще с царевной. Когда мы уедем достаточно далеко, вы тоже сможете ехать куда захотите. Даже к своей императрице, если угодно. Я не сделал здесь Ничего такого, что я хотел бы скрыть.
Он проявил просто пугающий здравый смысл. У него был Оттон, а вместе с ним — регентство. Феофано придется смириться с этим; он был уверен в победе. И ее родственница будет у него в долгу. Он мог бы опозорить Аспасию, кастрировать или убить ее любовника, или бросить их в тюрьму так же надолго и так же без надежды на освобождение, как бросили самого Генриха за измену, что едва ли больший грех, чем грех Аспасии.
Можно попытаться убить его, подумала она, но это вряд ли удастся, а Исмаил наверняка будет убит.
Глядя в бледное, изможденное заключением лицо Генриха, она вдруг поняла, что он боится ее. Яд в кубке, кинжал в спину — он прекрасно знал, чего можно ждать от царственной византийки. Но он не решился покончить с ней. Она занимала слишком высокое положение.
Оттон уехал, его увезли. Она даже не попрощалась с ним. Если бы она не была так безумно разъярена, она не смогла бы удержать слезы.
Она встретилась взглядом с человеком, который его отнял. Она выдержала этот взгляд. Она заставила его опустить глаза. Она наклонила голову самым царственным движением.
— Ты можешь идти, — сказала она.
29
Архиепископ Варен был так же рад отделаться от Аспасии, как она — освободиться от него. Он мог бы оказаться достаточно мстителен, чтобы выбросить ее на снег обнаженной, как он обнаружил ее, а заодно и ее любовника; но приказ Генриха и его собственная осторожность заставили его дать ей приличествующее сопровождение. Ей позволили взять с собой все, что ей принадлежало. Вместе с имуществом Исмаила, с мулами и лошадьми, со слугами, они составили внушительный караван.
Сопровождающие получили указание проводить ее по дороге в Италию. Она не должна была отклоняться с нее ни на восток, куда уехал Генрих с украденным императором, ни на запад, где франкские вельможи могли задумать сами разыграть императорскую карту. Она везла послание Генриха к Феофано и была полна решимости доставить его по назначению.
Архиепископ не был столь любезен, чтобы проститься с ней. Он только раз разговаривал с ней после того, как Генрих увез Оттона; он пригласил ее в свой кабинет после утренней мессы, на которой она присутствовала без всяких препятствий. Молодой священник дал ей отпущение грехов, не зная, по-видимому, кто она и что натворила. Она надеялась, что он не слишком дорого заплатит за свое незнание.
Его преосвященство явно был намерен сыграть роль исповедника. То, что у нее был свой духовник, по крайней мере, до тех пор, пока он не уехал с Оттоном, не имело значения для духовного лица столь высокого ранга. Он приветствовал ее весьма самоуверенно и предложил ей стул, стоявший перед его рабочим столом. Он не предложил вина, такая любезность, видимо, была выше его сил.
Он сложил руки на столе. На них были красивые перчатки из кожи козленка, белые, расшитые золотом и аметистами; аметист в его кольце сиял глубоким чистым пурпуром.
— Я надеюсь, — сказал он, — что ты осознаешь свой грех и должным образом раскаиваешься.
— У меня есть свои грехи, — согласилась она.
— Тело — непростой слуга. Часто оно порывается стать хозяином духа. Каждый добрый христианин должен стремиться управлять им; и освободить его от плотских искушений.
— Следует восхищаться святыми, — ответила она, — и особенно девственными мученицами.
Он пристально взглянул на нее, словно почувствовав ее иронию. У нее было десять лет, чтобы приготовиться к этому, чтобы устоять перед реальностью своей вины. Она старалась сохранить спокойствие на лице, не поднимала глаз, как истинно кающаяся.
Он подвинулся на своем кресле. Оно заскрипело. Он был не очень высок ростом, но весьма дороден: большой, цветущий, рыжеволосый германец. Как большинство князей этой варварской церкви, он был не только духовным, но и светским владыкой. Он участвовал в заседаниях королевского совета, имел в своем правлении земли и людей, даже ходил на войну.
Но ею он управлять не будет, это пустые попытки. Она взглянула на свои сплетенные пальцы. Суставы побелели. Она осторожно разжала их.
— Ты, несомненно, понимаешь, — продолжал он, — какая опасность угрожает твоей душе. Достаточно и обычного плотского греха. А уж грех с низким магометанином…
— Мусульманином, — поправила она негромко, но ясно.
Он помолчал.
— Почитателем фальшивого пророка Махунда…
— Они не почитают никого, кроме Бога, — сказала она.
Она услышала его свистящее дыхание. Бросив беглый взгляд, увидела, что его красное лицо стало еще краснее. Но он еще владел собой:
— Христианке не подобает вступать в связь с слугой ложного бога.
— Не так ли говорил святой Елене ее исповедник, когда она стала женой языческого императора?
— Святая Елена, — возразил он, — жила со своим мужем в целомудрии, как брат и сестра.
— И от этого у нее родился сын.
Архиепископ Варен прямо взвился:
— Ты добьешься обвинения в ереси, кроме обвинения в прелюбодеянии?
