Энн Чемберлен - София - венецианская заложница
«Мы должны оттянуть его и обмять, — сказал Салах-ад-Дин. — Нет, ты только взгляни, какие рефлексы! Найдется много богатых женщин, которые заплатили бы высокую цену за такого евнуха, красивого, молодого, который смог бы их удовлетворить, не портя их».
Я перевел дух, чтобы подробно пересказать Есмихан их столь важный для меня разговор:
«Но посмотри, — сказал второй. — У него уже появились волоски. Он уже слишком стар для такой процедуры. Это слишком опасно».
«Ты же мастер этого дела, мой друг».
«Есть мастерство, и есть глупость. Я знаю, это убьет его».
«Попытайся».
«Я не смею».
«Он сильный парень».
«Я это вижу».
«Ничто так не придает силы, как жизнь моряка».
«Я ценю это».
«Он выживет».
«Возможно, но я не могу этого гарантировать. Один шанс из десяти».
«Я беру на себя этот риск».
«А я нет».
«Ты получишь свои деньги, выживет он или нет».
«Какие у меня гарантии?»
«Мое слово».
«Нет, старина. Я уже имел дело с тобой».
«Я даю тебе его».
«Все же смерть на своих руках…»
«Что ты привередничаешь? Ты, кто делает обрезание в Верхнем Египте уже в течение двадцати лет? Ты, кто обрезал по двадцать или тридцать маленьких мальчиков в день?»
«Я уже не так молод».
«Придержи свои старческие капризы».
«Мне надо подумать».
«Хорошо, подумай. Но давай сделаем вначале как я говорю, и если что-то пойдет не так, мы удалим инфекцию».
«Сделаем ему все два раза».
«Только если это будет нужно. Чтобы спасти его жизнь».
«Ты мне сразу заплатишь?»
«Я дам тебе кошель с деньгами прямо сейчас».
Я рассказал Есмихан, как потом он вышел и приказал своей жене дать старику деньги. Затем они весело разговаривали, обменивались рыночными новостями и сплетнями. Потом пришла жена Салах-ад-Дина. Она принесла мне вина. Но потому что оно имело странный запах и потому что я знал, что она не могла мне простить трату их денег, я вылил его в окно. Я делал вид, что сплю, когда они пришли за мной. Но на самом деле я бодрствовал и даже сопротивлялся, когда они меня связывали и отнесли в хижину без окон. Кожаные ремни были черными и пахли кровью.
Во второй раз, когда мне удалось вырваться и даже пихнуть его, старик сказал: «Салах, ты дурак. Этот человек не под наркозом». — «Конечно, он под воздействием наркотика. Он просто очень сильный и поэтому сопротивляется».
Мне еще раз удалось ударить его.
«О, небеса, он не под наркозом». — «Я приказал своей жене». — «Может быть, она выпила все сама. Быстрее принеси ее снадобье, а то он порвет все ремни». — «Я говорю, он очень сильный. О Аллах, какой борец!» — сказал Салах-ад-Дин, полный гордости, в то время как спешил за снадобьем.
«О! Когда я был в Египте, у нас были новые ремни каждые шесть недель или мы не работали», — нашептывал старик себе для успокоения, так как я не давал ему подойти к себе, отбиваясь одними только свободными ногами.
Но когда вернулся Салах-ад-Дин, этим двоим удалось влить мне в рот немного опиумного снадобья. Однако у них не хватило терпения дождаться, пока снадобье окончательно подействует на меня. Как только они связали мои ноги, я почувствовал ужасную боль между ног, все еще находясь в сознании. Затем последовал весь этот ужас…
Потом я рассказал Есмихан, что слышал, как старик говорил: «Не очень хорошо. Совсем не хорошо». И Салах-ад-Дин ответил: «Очень хорошо, старина. Ты победил. Заканчивай работу, и мы посмотрим, сможет ли этот христианин выжить».
В этот раз они вернулись к столу и положили меня так, чтобы моя голова лежала ниже моего торса. Они хотели, чтобы я пришел в сознание.
Затем они туго связали мне живот тканевыми бинтами, так что кровь не могла больше циркулировать. Они продолжили свое дело, а потом завязали все новой повязкой. Когда же они прижигали мое увечье железом, горячим как огонь, какую же боль, острую и невыносимую, я испытывал!
— И для этого они хотели, чтобы ты, Абдула, был в сознании? — спросила моя госпожа.
— Они хотели, чтобы я был в сознании, потому что через два часа, после того как они сделали свое дело, после того как они прижгли это все окопником и миррой — знаешь, я до сих пор не могу чувствовать эти запахи, даже от рук девушек, — после этого я сам прикладывал чистый песок к тому месту, где когда-то был… «В пустыне, — сказал старик, — мы обычно зарываем их до шеи в песок Хорошо, что у нас здесь есть песок. А то бы мы его потеряли».
После этого и пока меня тошнило, я еще держался, но когда уже нечем стало тошнить, я потерял сознание. Но они заставляли меня ходить взад и вперед, чтобы кровь циркулировала и рана заживала. И все это время с тобой находится корзинка, где лежат отрезанные органы.
— Нур Бану, — прошептала Есмихан, — Нур Бану однажды привела к нам одного евнуха из Китая. Он всегда носил с собой свои органы, засахаренные в меде, в сосуде на цепочке на своей шее. Он верил, что не найдет покоя после смерти, если они не будут похоронены вместе с ним.
Я почувствовал страх. Что, если этот человек с самого края мира был прав? Моя собственная вера пошатнулась после того, что произошло.
Затем я перешел к сцене, случившейся тремя днями позже. Эти три дня я не помнил из-за невыносимой боли.
— Я не буду описывать все ужасы этих трех дней, моя госпожа, но самое ужасное было то, что все эти три дня я не мог облегчиться. Хотя они не давали мне ничего пить в эти три дня, давление в моем мочевом пузыре нарастало.
На третий день они пришли, чтобы снять повязки. Они чего-то ожидали, но этого не произошло.
Старик воскликнул: «Возникла пробка из гноя. Он не может облегчиться. Это верная смерть, и это будет самая жуткая смерть, какую можно только представить. Мне очень жаль, старина. Мы сделали все возможное, но…»
Меня охватил гнев, но боль — боль — самая страшная в моей жизни — затмила этот гнев. И вдруг гной стал вытекать, и я смог облегчиться. На что старик сказал: «Он будет жить. Надо сделать ему катетер, Салах. Он будет жить».
Он не мог сделать мне более жестокого заключения: жизнь, — закончил я свой жуткий рассказ. Меня затрясло, я встал на колени, и меня стошнило на ягоды шелковицы.
* * *Когда мой желудок был уже пуст, Есмихан протянула мне руку, на ладони лежал мой катетер. Она нашла его раньше, гораздо раньше. Но тогда я был так увлечен своим рассказом, что не мог пошевелить ни одним мускулом. Я не взял его тогда, но сейчас я сжимал его в своей руке.
— Когда мы вернемся домой, помоги нам Аллах, я прикажу ювелиру сделать тебе новый, серебряный, — сказала она.
