Энн Чемберлен - София и тайны гарема
— Однако армия теперь здесь, господин, почти у самых стен Константинополя.
— Да, верно. Но слышал бы ты, как они шли сюда, угрожающе бормоча себе под нос: «Берегись повозки с сеном, о высокородный и могущественный! В наши дни на дорогах ой как много повозок с сеном!»
— Повозка с сеном? Не понимаю? Она-то тут при чем?
— О, это еще один очень древний и почитаемый турками обычай. Если у армии во время марша вдруг возникнет серьезный повод для недовольства, да еще такой, что дело доходит до открытого бунта, солдаты первым делом отыщут повозку с сеном, перевернут ее и бросят поперек дороги так, чтобы перегородить ее. А потом откажутся идти дальше. И будут топтаться на месте до тех пор, пока все их требования не будут выполнены.
— Насколько я понимаю, перевернутая повозка с сеном поперек дороги довольно обычное дело. Но действительно в последнее время их больше, чем всегда, — пробормотал я. — Как-то мне довелось собственными ушами слышать, как один солдат бормотал себе под нос «Что-то многовато нынче на дорогах повозок с сеном!»
— Да. Не очень-то хороший знак, — кивнул мой господин, и кустистые брови его сошлись на переносице. Тяжело вздохнув, Соколли-паша продолжал: — Крестьяне давно уже поняли, что лучше вовремя убраться с дороги, когда армия движется маршем. А уж коли случится, что повозка перевернулась, то крестьянин кликнет на помощь семью и соседей, чтобы перевернуть ее. Вы и глазом моргнуть не успеете, как дорога вновь будет свободной. Лучше потерять сено, чем встретиться лицом к лицу с целой армией разъяренных солдат, которым мешают добраться до того места, где их ждет долгожданный ночлег и сытный ужин. Так что если поперек дороги лежит повозка с сеном, то крестьяне тут ни при чем, уверяю тебя. Все это тщательно спланировано: сначала недовольные солдаты крадут повозку, потом переворачивают ее, бросают поперек дороги и ищи свищи ветра в поле! Виноватых можно искать до скончания века, только кто будет этим заниматься? Ведь перевернутая повозка с сеном — ни больше ни меньше, как открытый бунт! Ох, Абдулла, скажу тебе честно — впрочем, думаю, ты и так уже догадался: пока мы были на марше, я не знал покоя ни на минуту. Я приказал убрать подальше все, что хоть отдаленно напоминает сено, а возле каждой повозки ставил по солдату. Во всяком случае, пока войско двигалось через мои собственные земли.
— Слава Аллаху, мой господин, что вы так предусмотрительны и осторожны. Теперь уже все позади, вы уже дома, и угроза бунта давно миновала.
— Мы еще не дома, Абдулла, — покачал головой Великий визирь.
— Тогда, господин, думаю, вы не будете так уж сильно удивлены, услышав новости, которые я вам принес. И поверите мне. — Вытащив из широкого рукава халата филигранный флакон с клочком бумаги внутри, я извлек записку, показал ее своему господину, после чего прочел ее вслух.
Пальцами правой руки Великий визирь стиснул свой крючковатый, похожий на клюв хищной птицы нос и внезапно сильным движением резко дернул его вверх — хорошо знакомый мне жест, говоривший о том, что Соколли-паша измучен и одновременно раздражен до крайности. После этой процедуры его лицо некоторое время казалось чуть ли не курносым.
— Клянусь Аллахом, Абдулла, я просто не в состоянии думать сейчас о таких вещах, — простонал он.
— Мне очень жаль, господин. Но все это удивительно хорошо вписывается в общую картину, в особенности если иметь в виду попытки бунта, о которых вы мне только что рассказали. Похоже, Мураду до безумия хочется занять место отца.
— Но ведь так и будет рано или поздно.
— В таких случаях лучше рано, чем поздно. И если верить той записке, которую я принес, это случится завтра. Честно говоря, я бы не очень удивился, если бы узнал, что принц, покинув Магнезию, уже мчится в столицу.
— Ты считаешь, что за всем этим стоит женщина из гарема?!
— Я это знаю.
— Но как ей это удается?
— Точно не могу сказать. Но у нее есть евнух. Это какое-то чудовище.
— Клянусь Аллахом, ты бредишь, Абдулла! Какой-то кастрат и… и женщина!
— Он венгр, — коротко бросил я, мало-помалу приходя в отчаяние.
Рука Соколли-паши, которую он поднял, чтобы потереть глаза, замерла на полпути. Визирь нервно моргнул:
— А она?
— Венецианка, господин.
— Ты хорошо знаешь эту женщину? Ты веришь, что она способна на такое?
Я задумался. Моя госпожа и его мать были единственными женщинами, которых он когда-либо знал. Конечно, ему уже было известно, что сын султана Селима тоже уже стал отцом и у него появился наследник. Но чего он точно не знал, так это кто была та женщина, ставшая матерью наследного принца. Впрочем, похоже, ему не было до этого ровно никакого дела. Он никогда не видел Софию Баффо. Он вообще ничего не знал о ней. А напрасно: кому кому, а Великому визирю следовало это знать. Но во всем были виноваты мусульманские обычаи.
— Способна, господин. И на это… и на многое другое.
Соколли-паша пожевал губами. Еще один знакомый жест — это значило, что он, отбросив сомнения, тщательно переваривает полученную информацию.
— Венгр, — невнятно пробормотал визирь, с таким видом, будто это слово далось ему с трудом. — Понятно… Чтобы остаться незамеченным среди венгерских полков (а они есть, хотя их и немного), смешаться с ними и начать мутить воду, отыскивая среди них недовольных… Со дня смерти моего дорогого господина и повелителя — да упокоит Аллах его душу! — с венграми не стало никакого сладу. И так до сих пор. Скажу тебе прямо, Абдулла: именно среди венгров и зреет очаг недовольства, и я всегда подозревал, что все это неспроста. А твои слова укрепили меня в том, что я не ошибся. И вдобавок еще и венецианка! Что ж, это многое объясняет, например, полученное мною на днях известие, что венецианский флот видели в Дарданеллах.
— О господин, не думаю, чтобы она рискнула зайти так далеко… — всполошился я. И тут же осекся, сообразив, что пытаюсь опровергнуть свои же собственные слова: «Она способна. И на это, и на многое другое тоже. И очень возможно…»
Я судорожно сглотнул вставший в горле комок: «часть вины лежит и на мне». Если Селим действительно таков, каким его считает мой господин, то кому-то придется немало попотеть, чтобы помочь ему удержаться на троне Сулеймана, который уже сейчас колеблется под его ногами. Но, на счастье или на горе, Соколли-паша решил рискнуть, и сейчас на чашу весов брошена и его собственная судьба. Ведь Селим — отец моей госпожи. А Сафия ненавидит его и сделает все, чтобы избавиться от Селима. Судьба моя определена так же ясно, как и судьба Соколли-паши.
— Итак, господин, — выжидающе пробормотал я, сообразив, что в шатре уже довольно долго стоит тишина, — что же вы решили? Надеюсь, вы не станете рисковать и отмените торжественный парад?
