Дженнифер Блейк - Зов сердца
Она вскинула руки, провела ладонями по его твердой мускулистой груди, запустила пальцы в его роскошные густые волосы. Ее губы были податливыми и мягкими, жаркими от бродившего в ней желания. У нее вырвался тихий вздох, она прижалась к нему теснее, пока их тела не слились полностью.
Через минуту он поднял голову с глубоким вздохом. Его наполненные томлением глаза встретились с ее широко распахнутым взглядом, его голос был глубоким и проникновенным.
— Несправедливо, что ты такое совершенство, что все хорошее и прекрасное неотделимо от тебя.
— Вовсе нет, — сказала она, озабоченно тряхнув головой. — Все не так.
Улыбка скользнула по его губам.
— Нет? Возможно, ты и права. В тебе сидит и своенравная колдунья; это она тайком проникла мне в душу и наложила заклятья, так что я думаю только о тебе, мечтаю о тебе, тоскую по тебе, пока не начинает казаться, что я схожу с ума. Так не должно было случиться.
Она вглядывалась в его лицо и видела в нем желание и что-то похожее на уважение, явно смешанное с сожалением. Напряженно, почти шепотом она произнесла:
— А как должно было быть?
— Кто может сказать? Возможно, в конце концов, так и должно… непременно… быть.
Он снова склонился к ней и, отпустив ее волосы, нагнулся, подхватил ее на руки и понес к постели. Одна половинка в душе Сирен требовала, чтобы он объяснил свои слова, но другая столь же страстно не желала знать ничего, боялась узнать. Крепко зажмурившись, она отбросила страхи и сомнения, добровольно отдаваясь скоротечной радости.
И в этом он тоже изменился. Его прикосновения всегда были ласковы, но теперь в них было еще больше осторожности, долгой нежности, лишь частично вызванной ее синяками. Она увлекала и очаровывала, и Сирен изо всех сил старалась ответить на нее.
Они лелеяли и берегли то чувство утоления, в котором все еще отчаянно нуждались, и это стало частью их самих и частью той ночи. Они искали его с помощью тысячи поцелуев и ласк, обнимая и приникая друг к другу с бьющимися сердцами и плотно закрытыми глазами, наслаждаясь, полностью погружаясь в блаженство.
Она чувствовала, как пульсирует кровь у нее в жилах, разливается по телу, опаляя жаром кожу так, что она сбросила ночную рубашку, и та скользнула с ее пальцев через край постели на пол. Льняные простыни под ней были гладкими и прохладными, пахли свежестью и крахмалом. Над головой барабанил дождь, непрерывный умиротворяющий звук смешивался с ее учащенным дыханием. Тихо потрескивал огонь в камине, отбрасывая дрожащие желтые и оранжевые блики на стене, отчего тьма в углах комнаты словно сгущалась, а единственная горевшая свеча превращалась в пылающую звезду.
Постепенно она теряла над собой контроль. Твердость и упругость его тела вызывали восторг и соблазн. Она изучала его с беззастенчивым изумлением, пробегая пальцами по зарослям волос у него на груди, нежно проводя ногтями по его плоскому животу, растирая ладонями шероховатые от волос сочленения бедер, чувствительными кончиками пальцев дотрагиваясь и поглаживая невероятно гладкую набухшую плоть. Он поощрял ее и возбуждал, в свою очередь касаясь влажным дразнящим языком всех углублений и нежных всхолмий ее тела, искусной и изощренной лаской доводя ее до готовности.
Она провела ногтями по жестким мускулам его широкой спины. От ее прикосновения по ним прошел трепет, и он вздрогнул, выдавая напряжение, с которым он сдерживал себя. От сознания этого ее переполнило безмерной нежной радостью и свободой. Она, вздохнув, прильнула к нему и вскрикнула, когда он обхватил ее талию, просунул ей руку под бедра, прижимая ее к источнику своей страсти. Она разомкнула бедра, принимая его в себя, облегчая ему глубокий стремительный проход в свое лоно.
Ей показалось, что он произнес ее имя — хриплую мольбу, когда приподнялся над ней. Она устремилась навстречу ему, побуждая его войти глубже, трепеща от жажды испытать его напор. И он ответил ей, дав волю своему телу, безгранично и безудержно устремляясь к завершению. Она принимала его, заключала в себя, отдавалась, поднималась ему навстречу, захваченная мощью и красотой самой основной и неукротимой радости жизни. Сплетаясь телами тесно и плотно, они мчались и вместе достигли желанной судорожной вспышки, мгновения невыносимого восторга.
И все-таки каждый из них был заперт внутри себя в ловушке восхитительного удовольствия, существовал отдельно, хотя и в слиянии. Они сбросили свои маски в конце маскарада, но внутренне, тайно, они все еще носили их.
Глава 17
Сирен проснулась, когда за окном еще стояли рассветные сумерки, тусклые от серого покрывала продолжавшегося дождя. Она долго лежала, чувствуя глубокое ровное дыхание Рене рядом с собой, прикосновение его теплой ноги. Но в душе у нее не было покоя. События прошедшей ночи оставили тревожный осадок. Не только из-за того, что иа них напали; что-то еще смутно вертелось в глубине ее сознания. Казалось, эта мысль вкралась из снов навязчивым, призрачным, бесплотным видением.
И вдруг она поняла.
Гастон.
Ни у кого не было стольких причин желать Рене смерти, никто так не жаждал отнять ее у него, как Бретоны. Возвращение Гастона в город так совпало с покушением, что трудно было счесть это случайностью.
Человек, пытавшийся похитить ее, был в маске. В основном он держался позади, вне ее видимости. Мог ли это быть Гастон? Неужели такое возможно? Ей не хотелось так думать, но она не могла разуверить себя в этом.
Двоих других она разглядела лучше. Это определенно не были Пьер и Жан.
Она не думала, чтобы старшие Бретоны захотели участвовать в таком подлом нападении, которое должно было закончиться ранением, если не смертью, Рене. Гастон же был молод и горяч. Он мог пользоваться гостеприимством Рене и был способен смеяться и болтать с великодушным видом человека, проигравшего в спортивном состязании, но она считала, что он все равно недоволен убытком, который они понесли из-за предательства Рене, возмущен положением, в котором оказалась Сирен. С него бы сталось прибегнуть к такому способу, чтобы отомстить, хотя бы и исподтишка. Возможность обеспечить ее освобождение была бы для него достаточным предлогом.
И все же, могло ли так быть? С точки зрения Гастона, она больше не была связана ничем. Спустя столь долгое время Рене не мог пойти к губернатору и изменить свою версию, не оказавшись в положении простофили или же беспринципного пособника. Он мог притворяться, что его не слишком заботит первое, но он не был бы мужчиной, если бы это не смутило его и не заставило призадуматься. Что касается второго варианта, то губернатор так явно проявил симпатию к Сирен, что он вполне мог бы осудить Рене, не слушая его, приняв ее сторону с единственной целью дать ей свободу. Особенно если бы ей позволили поговорить с Водреем, объясниться.
