Жюльетта Бенцони - Констанция. Книга пятая
— Вы восхитительная, очаровательная женщина и второй такой нет на свете. Я был бы безмерно счастлив знать, что история вашего сердца — это слово в слово история моего собственного. О, если бы было так. Если бы не счастливая случайность, ниспосланная мне господом, я бы до сих пор молчал, страдал и не знал, когда бы у меня хватило духу признаться вам во всем. Но теперь я избавился от того хрупкого и обманчивого чувства, которое прежде владело мной. Я испытываю к вам глубокую любовь и нежность. Они так глубоки, насколько вы только можете представить. И я счастлив от того, что любовь моя не остыла в то время, как чувства в вас только пробудились. Вы всегда были очаровательны и прелестны. Но такой прекрасной, как сейчас, я вас не припоминаю. Эти слова выглядели тем более смешными, что кардинал даже не поднимал глаз к «королеве», постоянно обращаясь к ее ладони. А потому Мари-Николь было все труднее и труднее совладать с собой. Для нее все это было обыкновенным спектаклем, но играла на эток сцене лишь она.
— Да, наверное, это любовь, — тихо прошептала «Мария-Антуанетта».
Кардинал позабыл обо всем на свете и вскричал:
— Да, это любовь! Это ее чистый, золотой, блаженный луч! Любовь, которая, как мне всегда в мечтах моих представлялась, вырывается из сердца ангела и тем преображает другое сердце. Да, это именно такая любовь. Простите меня, ваше величество, за то, что я прежде не осмеливался высказать вам всего, что мучало меня. Вы имеете полное право презирать меня. Но это было в прошлом. Теперь я готов на все, лишь бы показать вам свою преданность и свое постоянство. Я стану поверенным вашего величества и буду готов всегда и во всем следовать каждому вашему слову. Вы единственная женщина, созданная для моего счастья, и я останусь при вас до конца своей жизни.
— А что, если я почувствую склонность, каприз, даже страсть к кому-нибудь, кто не стоит вас? — шепнула «королева».
Кардинал побледнел, но быстро пришел в себя.
— Разумеется, я буду в отчаянии, — дрогнувшим голосом произнес он. — Но не посмею жаловаться. Я готов на все, лишь бы ваше сердце помнило обо мне. Нет, я не смею требовать от вас каких-либо клятв и обещаний, ведь первая взаимная клятва двух человеческих существ была дана у подножья скалы, рассыпавшейся в пыль. Затем они призвали в свидетели своего постоянства небо, которое ни минуты не бывает одинаковым. Все и в них, и вокруг них было приходяще, а они верили, что их сердца не подвержены переменам. За долгие годы своей жизни я научился не судить людей слишком строго. Я знаю, что в прошлом вы не любили меня, ибо я был не достоин этого. Вы даже ничего не знали о моих чувствах, ибо я боялся проявить их. Но теперь вам все известно. И вы вправе поступать так, как посчитаете нужным.
К этому моменту тьма сгустилась над парком Монбель, и, не боясь быть разоблаченной, Мари-Николь убрала шаль от лица. Кардинал, который только сейчас осмелился поднять глаза на предмет своего обожания, увидел, что в руке «королевы» что-то белеет. Это была роза на тонком, длинном, усыпанном острыми иглами стебле. С последними словами де Роана «королева» бросила стоявшему на коленях кардиналу цветок.
— Вы можете надеяться, что прошлое будет забыто, — тихо сказала она.
Кардинал ошалел еще больше и, схватив розу в одну руку. Другой обхватил даму за ноги и привлек к себе.
— Ну, что вы, что вы, ваше высокопреосвященство, — едва сдерживая смех, произнесла «королева».
— Будьте же благоразумны. Это наше первое свидание, и мы должны придерживаться приличий.
Прижимаясь к коленям «Марии-Антуанетты», кардинал жарко шептал:
— Я так давно жаждал этой встречи, я так давно мечтал обнять вас и впиться губами в это прекрасное тело. Пусть рассудок говорит, что я не могу этого делать, мне наплевать на рассудок. Что такое мнимое благочестие в сравнении с возможностью обнять любимую женщину?
— Вы не боитесь грешить? — спросила «королева».
— Я священник и могу сам отпустить себе собственные грехи, — ничтоже не сумявшися, ответил кардинал.
— Вы не боитесь обнять замужнюю женщину и сознавать при этом, что можете внезапно умереть в ее объятиях и обречь себя на вечные муки?
— Меня ничто не пугает. Я готов грешить до тех пор, пока Бог дозволяет мне делать это. У меня еще будет возможность покаяться.
— Что же вы скажете обо мне?
Кардинал еще сильнее прижался к ногам дамы.
— Ваше величество, не бойтесь небесных мук, ибо всегда найдется священник, который отпустит вам ваши грехи.
— В таком случае, я предпочла бы, чтобы этим священником были вы, ваше высокопреосвященство.
Кардинал порывался еще что-то сказать, но в этот момент за спиной «королевы» раздались торопливые шаги, и из темноты выросла фигура графини де ла Мотт. Статс-дама выглядела испуганной.
— Ваше величество, — тяжело дыша, проговорила она, — нам нужно немедленно покинуть это место. Я только что заметила на главной аллее парка графиню де Бодуэн. Она направляется сюда. Ваше высокопреосвященство, вы тоже должны покинуть парк и как можно быстрее. Никто не должен знать о том, что здесь только что произошло.
Кардинал, прижимая к груди цветок, поднялся с колен.
— Когда я снова смогу увидеть вас, сударыня? — обратился он к королеве.
Вместо нее де Роану ответила графиня де ла Мотт:
— Я сообщу вам, ваше высокопреосвященство. С этими словами она зашагала по аллее вместе с закутавшейся в шаль «Марией-Антуанеттой». Кардинал лишь успел бросить напоследок:
— Графиня, я жду вас завтра у себя во дворце.
— Уходите.
Прижимая к груди розу, словно величайшую драгоценность, кардинал торопливо направился к одной из боковых дорожек парка. Он спотыкался на ходу, сердце его учащенно билось, а в душе пели ангелы. «Она услышала меня. Услышала. Неужели счастье еще возможно? А я-то, дурак, уже хотел похоронить себя. Да, я не зря заплатил графине де ла Мотт сто тысяч ливров. Эти несколько минут наслаждения стоили гораздо больше, чем какие-то жалкие сто тысяч. О, Бог мой!»
Кардинал внезапно остановился, словно наткнувшись на невидимую стену. Только сейчас он вспомнил о том, что в кармане на груди у него осталось лежать написанное им для королевы послание, которое он так и не передал ее величеству. Это был наивный любовный опус, наполненный высокопарными рифмами и довольно нелепыми сравнениями. Для примера можно лишь сказать, что известные стихи короля Генриха IV, превратившиеся затем в веселую песенку и посвященные его возлюбленной Габриэле де ла Бурдизьер, были верхом поэтического мастерства, в то время как произведения ординала де Роана — жалкими школярскими опытами. Великий капеллан Франции был склонен считать по-иному. К тому же, ему очень хотелось, чтобы эти стихи прочла его возлюбленная.
