Эльвира Барякина - Князь советский
Галя без сил опустилась на скамью. Историю про крестик она выдумала – иначе Тата не соглашалась его носить.
«Никакого переезда к Климу не будет…»
– Ну и хорошо, что ты вернулась, – неживым голосом произнесла Галя. – Я страшно по тебе соскучилась.
Тата так изумилась, что аж привстала на своем тюфячке. Голова ее запуталась в висевшей на вешалках одежде.
– Ты что – совсем на меня не сердишься? – спросила она, раздвигая полы юбок.
Тата перебралась к матери на скамью, и они долго сидели, обнявшись, и плакали.
– Я думала, что ты замуж за дядю Клима собралась, – всхлипывала Тата. – Я не хотела вам мешать…
– Да бог с тобой! У нас и разговора-то такого не было.
– Это очень хорошо, что ты разобралась в его гнилой сущности! С такими типами надо бороться! И еще у него надо забрать Китти – как думаешь, это можно сделать? Давай напишем в органы, чтобы нам отдали ее на воспитание?
Тата была безнадежна. Ее не возмущало то, что интернатские дети лезут в ее дела, именно потому, что она сама была готова указывать окружающим, как им жить, что носить и во что верить.
Галя не могла спасти своего ребенка: разрыв поколений – трагический и безысходный, – привел к тому, что они вообще не понимали друг друга.
«Что же мне теперь делать?» – в растерянности думала Галя.
Она должна была принести в жертву либо себя, либо ребенка. Вернешь Тату в интернат, и безжалостные пионеры затравят ее, а если она останется в Москве – значит, о собственной личной жизни можно забыть.
В дверь постучали.
– Эй, Галина! – послышался голос Митрофаныча. – Принимай работу – сегодня письмо из Нижегородского архива прислали!
В щель под дверью влетел большой надорванный конверт.
3.Галя пошла в ванную, разожгла колонку, но так и не залезла в воду. Она сидела на полу под сохнувшими на трубе тряпками и, рыдая, разбирала архивные выписки.
Мужчина, которого Галя любила больше жизни, все время лгал ей. Он родился в семье окружного прокурора, был дворянином и наследником крупного состояния. В 1917 году он приехал в Нижний Новгород, будучи аргентинским, а не американским подданным, – об этом имелось свидетельство из участка, где он проходил регистрацию. В 1919 году Клим работал в газете «Нижегородская коммуна» – вот, пожалуйста, сведения об уплате профсоюзных взносов.
А вот выписка о регистрации брака с Купиной Ниной Васильевной – декабрь 1918 года. Венчались они в Георгиевской церкви – той самой, о которой Клим так сокрушался.
Была еще справка из военкомата: в разгар наступления Деникина товарищ Рогов (тогда еще товарищ, а не мистер!) выехал на фронт в качестве руководителя бригады красных агитаторов. После этого никаких известий о нем не было.
Все это могло означать только одно: Клим Рогов перешел на сторону белых, эмигрировал, а потом вернулся в СССР, чтобы разыскать жену. Но она ему отказала: этим и объяснялась «рождественская история» и все то, что последовало за ней.
А ребеночек у них был не родной.
Первой мыслью Гали было броситься к Алову и сдать Клима с потрохами. Бумаг, которые ей достались, было достаточно, чтобы погубить его – даже если он не имел никакого отношения к белогвардейским организациям.
В ее памяти всплыл окровавленный «воронок» и веселый Ибрагим со шлангом. Алов будет счастлив и выпишет Гале пару фунтов повидла или отрез габардина, Тата будет довольна…
Галя поднялась, открыла заслонку на водогрейке и принялась совать бумаги в тлеющие угли. Пламя взметнулось вверх, и в лицо Гале пахнуло жаром.
В дверь постучала соседка тетя Наташа:
– Чего у тебя там горит? Развела вонь на весь коридор!
– Я сейчас… сейчас… – бессмысленно повторяла Галя.
Плевать, что Клим белогвардеец! Пусть он будет хоть террористом – она не могла без него жить.
4.«Книга мертвых»
Кажется, я загнал себя в идеальную ловушку: я не могу уволить Галю – иначе она окажется на улице в буквальном смысле слова: ведь ее тут же погонят из ОГПУ как «не справившуюся». Но если она приходит ко мне на Чистые Пруды, на улице оказываюсь я, потому что это единственный способ оградить себя от ее приставаний.
Она смотрит на меня по-новому, будто чего-то все время боится, а я вспоминаю слова Зайберта, который перед отъездом предупредил меня:
– Опасайтесь Гали!
Что он имел в виду? То, что неразделенная любовь может превратить женщину в чудовище? К мужчинам это тоже относится – я по себе знаю.
Я стараюсь, чтобы Галя как можно меньше общалась с моей дочкой. Не дай бог Китти сболтнет ей что-нибудь про Крым!
На мое счастье рядом открыли новую Детскую библиотеку, и там постоянно проходят занятия для малышей. Капитолина отводит туда Китти, и та может хоть немного поиграть с другими детьми.
Приличным воспитанием там, конечно, не пахнет: педагоги со всей серьезностью спрашивают у моей дочки, как ее угнетали проклятые империалисты, и велят ей заучивать стихи некой Агнии Барто – «Китайчонок Ли»:
Слышал Ли о далекой стране,
Где все хорошо, как во сне,
Где какой-то волшебник, маг
Революции поднял флаг.
И Ли утомленный мечтает тайком:
«Уйти бы туда пешком!»
Китти охотно читает эти вирши на потеху публике. А я махнул рукой и на покровительственный расизм, и на вранье о «далекой стране, где все хорошо». Главное, чтобы ребенок был счастлив.
Мы с Магдой и Фридрихом придумали, как выиграть немного времени для наших немцев. Я повесил над входом в церковь Святого Михаила здоровую вывеску – «Школа изучения трудов В. И. Ленина» и надоумил отца Томаса строго спрашивать посланцев из ЦАГИ: «Вы что, не хотите, чтобы трудящиеся увлекались идеями ленинизма?!»
От Элькинского магазина осталось немало сочинений Ленина – их постеснялись сжечь, а в окрестные библиотеки их не взяли – там и так нет прохода от лениниады. Я перевез это добро беженцам, и как только мальчишки-часовые сигналят о приближении чужаков, немцы хватаются за книги и принимают ученый вид.
Магда сделала целую серию снимков на тему «Крестьяне и книга» и продала их в советские журналы: вот женщина одной рукой полощет белье в корыте, а другой держит перед глазами брошюру «Как нам обустроить Рабкрин». Вот почтенный старец латает прохудившийся башмак – и все не отрываясь от ленинского наследия. Даже девочки-подростки, которым доверили укачивать младенцев, сидят за идеологически выдержанными трудами!
