Филиппа Грегори - Земля надежды
— Откуда мне знать, — вслух сказала она.
Почти священная тишина парной успокоила охотников, и усталость дня взяла свое. Они сидели с закрытыми глазами вдоль стен, освещенных пылающими углями, впитывая целебное тепло, отдавая с потом боль и усталость. Время от времени то один, то другой охотник корчил гримасу и хихикал, и тогда по рядам пробегала легкая волна смеха.
Они сидели в жаре долго, пока ноздри не стали горячими и сухими, пока даже кости лица не прогрелись хорошенько. Джон чувствовал, как из синяка на голове вырастает здоровенная шишка, а отпечаток копыта на груди темнеет и становится болезненным. Он не обращал на это внимания. Он ни о чем не думал, кроме глубокого, чувственного удовольствия от тепла и отдыха.
Спустя долгое-долгое время Аттон встал и потянулся, как кошка, все позвонки на позвоночнике вытянулись. Не допуская возражений, он протянул Джону руку и сказал на повхатанском языке:
— Пошли, брат мой.
Джон поднял глаза, увидел предложенную руку, протянул свою и пожал его ладонь. Аттон рывком поднял его на ноги, и мгновение мужчины стояли рядом, сжав руки, глубоко заглядывая в глаза друг другу взглядом оценивающим и честным, полным взаимного уважения и приязни.
Аттон первым пошел из парной.
— У меня есть для тебя имя, твое племенное имя, — сказал Аттон. — Ты больше не можешь быть Джоном Традескантом. Ты теперь воин.
Джон понял всю важность сказанного. Значит, он принят.
— И каким будет мое имя? — спросил он.
— Орел, — объявил Аттон.
Величие имени вызвало ропот восхищения среди воинов, которые оценили честь, оказанную Джону.
— Орел?
— Да. Потому что ты убил оленя, упав на него с неба.
Раздался взрыв неудержимого хохота, и охотники снова повалились друг на друга от смеха, Джон стоял в центре круга, а Аттон обнимал его.
— Орел! — повторили охотники. — Великий охотник! Он, как орел, без предупреждения падает с неба!
Они повернулись и побежали к реке окунуться. Женщины оттаскивали маленьких ребятишек, чтобы те не попали под ноги толпе смеющихся и кричащих мужчин. Они вместе бросились в воду и плескались, как мальчишки перед праздником инициации. Затем Аттон заметил высокую фигуру в тени на берегу реки, выпрямился и сразу стал серьезным.
Вождь наблюдал за ними. Аттон вышел из реки, и все участники охоты последовали за ним. Они вытерлись и натянули на себя чистые одежды из оленьих шкур. Потом, когда все были готовы, вождь повел их к танцевальной площадке, и воины выстроились перед ним.
— Убил ли оленя тот человек, который хочет получить Сакаханну? — спросил вождь на языке племени.
Наступило короткое замешательство.
— Мы принесли домой трех оленей, — без запинки ответил Аттон. — Прекрасная добыча для одного дня. И человек, который хочет Сакаханну, весь день был плечом к плечу со мной. Он не отставал от нас, он не устал, он не подвел нас. Он спланировал охоту, и его план был хорош. По его замыслу мы загнали оленей к реке и убили трех.
— Которого оленя убил лично он? — спросил вождь.
Аттон молчал.
— Если бы не его план, мы бы и вовсе ни одного не убили, — высказался один из охотников, мнение которого никто не спрашивал. — Он увидел, что оленей нужно гнать к реке. Он показал нам путь.
Вождь лениво кивнул, словно всю ночь готов был посвятить обсуждению этого занимательного вопроса.
— А которого оленя все-таки убил он? Одного из самцов? Олениху?
Джон, изо всех сил пытаясь следить за допросом, понял, что охотникам не удается скрыть его провал. Он почувствовал, как сквозь него прокатилась мощная волна разочарования из-за того, что вся охота, и смех, и его новое имя ни к чему не приведут, и все из-за того, что этот старик, достаточно старый, чтобы быть его отцом, должен был следовать букве закона. Он подумал, что, следуя кодексу поведения воина, должен принять свое поражение, как надлежит настоящему мужчине, и уйти из деревни, не оглядываясь. Он выступил вперед, он уже открыл рот, чтобы заговорить. Он помедлил, вспоминая слово, означавшее «поражение» на языке повхатанов, и понял, что не знает его. Возможно, в языке повхатанов вовсе не было слова для «поражения». Он попытался составить предложение из слов, которые знал. Получилось что-то вроде: «Я не убил. Я не могу жениться…»
— Да?
Вождь предложил ему сказать свое слово.
Из толпы женщин, сгрудившихся на краю танцевального круга, послышались крики.
— Чей это олень? — спросил кто-то.
К ним направлялась женщина. За передние ноги она тащила оленя. По тому, как болталась его голова, было ясно, что у него сломана шея.
— Это мой олень! — воскликнул Джон.
Он изо всех сил ударил Аттона по плечу.
— Это мой олень!
Джон подскочил к женщине и вырвал тонкие ноги у нее из рук.
— Это мой олень! Мой олень!
— Я нашла его у самой кромки воды, — объяснила женщина. — Его унесло вниз по течению. Но в воде он оказался совсем недавно.
— Его убил Орел! — провозгласил Аттон.
В рядах воинов пронесся смешок. Вождь окинул всех быстрым, острым взглядом.
— Ты убил этого оленя? — спросил он Джона.
Джон ощутил, как через стесненное горло пробивается пузырек смеха и радости.
— Да, вождь, — сказал он. — Это мой олень. Я убил его. Я хочу Сакаханну.
— Орел! Орел! — раздались крики из рядов воинов.
Вождь посмотрел на Аттона.
— Ты отпускаешь жену к этому мужчине, свою жену, своего перворожденного сына и второго рожденного от тебя ребенка?
Аттон посмотрел прямо на Джона, и его суровое, темное лицо сморщилось в неудержимой улыбке.
— Он — хороший человек, — сказал Аттон. — У него упорство лосося, стремящегося на нерест, и сердце бизона. Я отпускаю Сакаханну к нему. Он — мой брат. Он — Орел.
Вождь поднял изукрашенное копье.
— Слушайте, — сказал он так тихо, что женщинам, стоявшим на краю танцевального круга, пришлось вытянуть шеи, чтобы расслышать. Среди них была и Сакаханна. — Это наш брат. Он прошел испытание охотой, и он — муж Сакаханны. Завтра мы принимаем его в племя, и его новое имя — Орел.
Раздался рев одобрения и хлопки в ладоши, воины сгрудились вокруг Джона. Чтобы добраться до Сакаханны и сжать ее в объятиях, ему пришлось пробиваться через улыбающиеся лица и руки, хлопавшие его по плечу. Она прильнула к нему и подняла лицо. Когда их губы встретились, он почувствовал удар страсти, позабытый за много лет. И такой глубокий голод, что один поцелуй не мог удовлетворить его, никогда не сможет удовлетворить его. Весь мир потерял для него значение. Ему хотелось только обнять ее, прижать к сердцу и держать так, навсегда рядом с собой.
