Жюльетта Бенцони - Маньчжурская принцесса
Этим вечером, занятая приготовлениями к завтрашнему дню, она больше не покидала своей комнаты, даже ужин заказала к себе. Навестившей ее леди Куинборо Орхидея сказала о своем намерении уехать следующим вечером, что ничуть не удивило англичанку.
– Я собираюсь сесть на ночной поезд в Париж, – сообщила ей Орхидея, сверившись с расписанием. – Мне не следовало приезжать сюда сейчас. Здесь слишком шумно и слишком весело!.. и, к тому же, возможны встречи... огорчительные. Только не подумайте, что я говорю о вас! Я так счастлива, что познакомилась с вами...
– Я тоже, – искренне вторила американка, решившая, что баронесса бежит от какого-нибудь настойчивого итальянского графа, и, вздохнув, добавила: – Ветреность иных мужчин порой просто невыносима. Она не оставляет нам иного выхода, кроме бегства... Я прекрасно вас понимаю. Мы тоже вскоре возвращаемся в Лондон. У нас довольно приятный дом рядом с Беркли-сквер, и во время «сезона» устраиваем, по крайней мере, один большой прием. Мы рады будем увидеть вас у себя...
– С удовольствием приму ваше приглашение, – без тени смущения сказала Орхидея, вручая новой подруге свой адрес на авеню Велаксес и при этом прекрасно понимая, что всякое письмо, отправленное на имя баронессы Арнольд вернется с пометкой «не проживает».
Они распрощались, от души пожав друг другу руки. Затем Орхидея вернулась к заботам об отъезде. Начала она с краткого письма лорду Шервуду, в котором вновь уведомила его о согласии предпринять путешествие и благодарила за то, что он отгадал ее потаенное желание увидеть родину. Она добавила, что настоятельно просит не сообщать никому об их совместном путешествии. После полудня перевезет свой багаж на «Робин Гуд», сама же появится на корабле вечером, чтобы не дать повода сплетне о «свежей вдове», сплетне, которая повредит и ему. Она также добавила, что в том случае, если лорд в последний момент откажется от своего приглашения, она не будет к нему в претензии. Единственное, о чем она его просит, чтобы в таком случае он уведомил ее до полудня, чтобы она успела выехать в Марсель, где сможет отправиться на Дальний Восток на другом корабле.
Отдав свое письмо курьеру и дав ему строгие инструкции как можно быстрее доставить его адресату, Орхидея переключилась на свой багаж. Соответствующие распоряжения она дала служанке. Затем вышла на балкон полюбоваться надвигающейся ночью, морской гладью и кольцом городских огней. Красота открывшегося вида потрясла ее душу, но одновременно усилила ощущение собственного одиночества, проходившее с момента ее выхода из больницы. На балконе она почувствовала себя как бы повисшей между землей и небом перед лицом необъятной и таинственной Вселенной. Это ощущение таило для нее какую-то опасность и заставило еще сильнее испытать ностальгию по приглушенной музыке, вечным стенам и садам Запретного города.
Покончив с письмом лорду Шервуду, она какое-то время колебалась, стоит ли отправлять прощальную весточку Роберу Лартигу. Затем решила, что лучше будет написать ее утром, чтобы он получил «прости» уже после ее отъезда. Хорошо, что он не объявился сегодня вечером, и будет еще лучше, если то же самое произойдет завтра. Размышляя таким образом, она не могла упрекнуть себя в неблагодарности. Как раз наоборот! Ей не стоило оплачивать преданность к себе этого юноши, вовлекая его в последний и кровавый эпизод своей европейской жизни. Этот момент истины принадлежит только ей и к нему надо подготовиться в одиночестве и полной сосредоточенности, как это делают в Китае юные воины накануне своей первой битвы.
В эту ночь она так и не смогла заснуть. На нее нахлынули образы прошлого. Она вспомнила о счастливых годах, проведенных рядом с Эдуардом, об их неистовой и страстной любви, сметавшей на своем пути все препятствия. Ибо это была не просто семейная жизнь. Они буквально вросли друг в друга, переплелись корнями и ветвями. Вот почему первое же расставание стало катастрофическим, наподобие урагана, опрокидывающего именно самые мощные корабли. И теперь, чувствуя себя чем-то вроде обломка, выброшенного бурей на берег, Орхидея пыталась осмыслить прежнее свое существование, столь прекрасное, но одновременно таившее в себе такую опасность. Да, опасность, ибо что оставалось делать ей теперь, когда она одна. Она поставлена перед выбором между безумием и самоубийством или же принуждена защищаться, даже не имея времени, чтобы осознать масштабы произошедшей катастрофы. Судьба вышвырнула ее из семейного гнездышка, где она ощущала себя обожаемой и опекаемой супругой, заставив вести борьбу с демонами страха, отчаяния, ненависти. Не потому ли в ней вдруг родилась эта горячечная жажда возмездия, которую может удовлетворить лишь кровь Этьена Бланшара.
Орхидея понимала, что за несколько недель, истекших после смерти Эдуарда, она в третий раз в своей жизни стала другой. Она была уже не той молодой и счастливой супругой и не маньчжурской принцессой, одновременно рафинированной и полной варварских предрассудков, гордой, жестокой, думающей лишь о славе империи и повиновении императору. Та маньчжурская принцесса не возродится, даже когда она окажется в Пекине.
Как ни странно, бессонная ночь не ухудшила ее самочувствия. Утром после ванной и плотного завтрака она к собственному удивлению почувствовала себя на редкость свежей. Она написала задуманное письмо Лартигу, а затем направила свой багаж на вокзал. После этого зашла в парк, чтобы насладиться бесхитростным пением птиц, ничуть не потревоженных безумным карнавалом, развернувшимся неподалеку. Впрочем, и в городе будничная жизнь продолжалась как ни в чем не бывало.
Обедала она вместе с Куинборо, которые вновь повторили ей свое приглашение. После кофе она тут же распрощалась с ними и в последний раз вернулась к себе в номер, чтобы переодеться в дорожный костюм: неброский, из серой ткани. На голову она надела небольшую шапочку с непроницаемой вуалеткой. С пристрастием осмотрев себя в зеркале, она пришла к выводу, что вполне может сойти за горничную, сопровождающую господ на отдыхе. Но главное состояло в том, что под вуалеткой невозможно было различить черты лица.
Она в последний раз проверила исправность миниатюрного револьвера, привезенного из Парижа, спрятав его затем в своем кармане. Ее движения оставались неторопливыми, даже спокойными, она ощущала в своем сердце холодок самообладания, столь необходимый для успеха задуманного дела. Наконец она вызвала автомобиль и покинула отель, провожаемая низкими поклонами прислуги, перед которой в полной мере продемонстрировала щедрость.
Прибыв на вокзал, она сдала чемоданы в багаж, затем взяла закрытый фиакр, распорядилась, чтобы еще одно такси следовало за ней, и добралась до порта, где, не вылезая из экипажа, наблюдала за погрузкой судна. Затем велела извозчику отвезти ее на рынок цветов, невероятно преобразившийся всего за одну ночь. Здесь вновь буйствовали запахи и краски всевозможных цветов, привезенных из внутренних районов Прованса.
