Анна Кэмпбелл - Семь ночей в постели повесы
– Я… у меня были причины скрывать это от тебя, – прошептала Сидони.
Его улыбка была похожа на гримасу боли.
– Не сомневаюсь.
Она бросилась объяснять:
– Ты не понимаешь, каково это было – жить с Уильямом и Робертой. Как… как ужасно было, когда он избивал ее. Когда я нашла брачное свидетельство, это показалось мне подарком небес. Я… хотела использовать его, чтобы заставить Уильяма отпустить Роберту. Это было единственное средство, которое я имела против него.
– В то время как все продолжали считать моего отца в лучшем случае дураком, а в худшем – лжецом. А мою мать… – Он судорожно втянул воздух. – А мою мать – шлюхой.
Она побледнела и стиснула руки.
– Я понимаю… понимаю, что была не права, утаив от тебя эту находку, но я не знала ни тебя, ни твоих родителей. Последний раз, когда Уильям избивал Роберту, он чуть не убил ее. Невзгоды сестры казались мне… важнее твоих.
– И плевать на справедливость, – горько проговорил Джозеф. Он старался смотреть на нее как на чужую, потому что она и есть для него чужая. Каким глупцом он был. Каким жалким, легковерным глупцом.
Джозеф почти понимал ее. В конце концов, жизнь ее сестры была в опасности, и никто лучше него не знает, каким разрушительным может быть Уильям в приступе ярости. Он просто не мог простить ей того, что она заставила его свято уверовать в ее честность, когда на самом деле честной не была, что сделала его уязвимым мальчишкой, кричащим под ножом своего кузена.
Сделав укрепляющий вдох, Сидони выпрямилась.
– Ты взрослый человек. Я не знала… не знала тогда, как ты страдал, как незаконнорожденность разрушила твою жизнь.
Он издал раздраженный возглас, хотя в глубине души съежился от унижения, вспомнив, что доверил ей в те чудесные ночи в Девоне. Он доверил ей многое, чем никогда ни с кем не делился. И все это время, притворяясь, что ей не все равно, она вынашивала это предательство.
– Нет, ты бы скорее дала Уильяму сохранить титул, который он опозорил. Если бы он не умер, ты когда-нибудь сказала бы мне?
Сидони отвела глаза и заговорила тихим голосом:
– Мне надо было решить, что делать. Та неделя… та неделя с тобой поколебала мою уверенность. Но потом герцог рассказал тебе о буйстве Уильяма. Я надеялась спрятать Роберту где-нибудь в безопасном месте, а потом признаться тебе, но вначале должна была убедиться, что ей не грозит опасность.
– А тебе не пришло в голову рассказать мне правду и позволить позаботиться о Роберте? – Вот что было самым страшным в ее предательстве: она не дала ему шанса решить свое будущее или найти решение, которое бы защитило Роберту и ее сыновей.
– Я…
– Ну разумеется, не пришло. Может, я и имел неограниченный доступ к твоему телу, но помимо этого ты мне мало что доверяла.
– Не надо. – Сидони прикрыла глаза, словно ей невыносимо было смотреть ему в лицо.
Лицо ее было белым как полотно. Джозеф твердил себе, что не станет жалеть ее. И он не жалел. Но ее страдания все еще причиняли ему боль.
– Меня удивляет, что ты вообще отдалась мне. – Проклятье, ему лучше заткнуться. Немедленно. Понося ее, он только подтверждает, каким был легковерным идиотом. Столько лет не доверяя никому, он доверился Сидони. А она сделала из него болвана. – Полагаю, тебя разбирало любопытство. Или, может, ты чувствовала, что должна как-то компенсировать мне кражу моего наследства?
Она втянула воздух, что больше прозвучало как всхлип, но, надо отдать ей должное, не отступила.
– Прошу тебя, Джозеф, ты же знаешь, что все было не так.
Он засмеялся горьким смехом. Да поможет ему бог, ему остается либо смеяться, либо плакать, а он и без того уже достаточно унизил себя.
– Как выяснилось, я ничего о тебе не знаю. – Он понизил голос до язвительного самобичевания. – Я думал, что ты – единственное настоящее в моей презренной жизни, а выходит, ты – ложь, завернутая в красивую упаковку.
– Ты… ты несправедлив. – Сидони подняла голову и посмотрела на Джозефа с искрой вызова. – Роберта – моя сестра. А тебя я знала неделю, всего неделю. Узнав, чего стоила тебе твоя незаконнорожденность, я терзалась сомнениями, правильно ли поступаю. Меня все время это ужасно мучило.
Он отступил назад, чтобы разорвать то физическое притяжение, которое исходило от нее и влекло его к ней даже сейчас, несмотря на то что он только что узнал.
– Но не настолько, чтобы сказать мне правду.
– Я говорила тебе правду во всем, кроме этого, – прошептала Сидони, обнимая себя оборонительным жестом, который не должен был так кольнуть его совесть.
– Это обращает все остальное в ложь, – устало проговорил он. Джозеф злился, но злость была лишь тонкой защитой против опустошения, которое грозило раздавить его. Если бы он не любил ее, она не ранила бы его так сильно.
– Ты… – Слова давались Сидони с трудом.
Он поборол предательский порыв заключить ее в объятия и сказать, что все прощено. Потому что – пропади оно все пропадом! – он не может простить ее. Не может простить из-за отца, который умер сломленным человеком, вдали от дома, осмеянный обществом, которое когда-то почитало его, из-за издевок мальчишек в школе, обзывавших его мать грязной испанской потаскухой, из-за мучительной боли под ножом Уильяма, изуродовавшего его лицо, сделавшего его навсегда парией – отверженным, бесправным.
Сидони смотрела на него, и если бы он не был так решительно настроен не доверять своему восприятию этой женщины, то заметил бы, что его ярость разрывает ей сердце.
– Теперь ты ненавидишь меня. Я тебя не виню. Слишком поздно что-либо исправить. Ты прав. Мне следовало доверять тебе. Но даже если бы я не доверяла тебе, я должна была тебе сказать. Каждый день, что Уильям владел титулом с тех пор, как я нашла брачное свидетельство, я содействовала этой краже.
Сидони говорила так рассудительно. Джозеф не мог этого вынести. Он набросился на нее, желая только одного, чтобы она ушла и оставила его упиваться своим несчастьем.
– Надеешься вытянуть извинение?
– Нет. – После напряженной паузы голос ее прозвучал сильнее. Она походила на строгого каменного ангела. Да вот только нет в ней абсолютно ничего ангельского. – Джозеф, ненависть ко мне – сейчас не главное. Главное – какую пользу ты можешь извлечь из этой информации. Если ты скажешь, что нашел брачное свидетельство до своего визита в Барстоу-холл и потому отправился повидаться с Уильямом, ты убедишь власти, что у тебя не было мотива для убийства. Оказавшись перед угрозой потери титула, Уильям имел более вескую причину, нежели растущие долги, покончить с собой.
– Звучит как сказка, – саркастически заметил Джозеф, с трудом поборов желание скомкать брачное свидетельство и швырнуть им в нее.
