Жюльетта Бенцони - Фаворитка императора
– Кто они? – взволнованно прошептала Марианна, в то время как двое слуг открыли дверцу и опустили подножку.
– Донна Лавиния, уже несколько десятилетий бессменная экономка у Сант'Анна. Она из обедневших дворян. Именно она воспитала Коррадо. Отец Амунди – его капеллан. Что касается Маттео Дамиани, то он одновременно и управляющий и секретарь князя. Теперь спускайся и помни только о своем происхождении. Мария-Стэлла умерла… навсегда.
Как во сне, Марианна ступила на землю. Как во сне, с глазами, устремленными на тех, кто вверху склонился в низком поклоне, она поднялась по мраморным ступенькам между двойным рядом окаменевших слуг, поддерживаемая ставшей внезапно властной рукой ее крестного. Позади нее слышалось учащенное дыхание Агаты. Проглянувшее солнце грело не сильно, однако Марианне почему-то вдруг стало душно. Ей захотелось распустить завязки плаща, затруднявшего дыхание, но она не решилась. Она едва слышала, как ее представлял крестный, затем слова приветствия экономки, склонившейся в таком глубоком реверансе, словно новоприбывшая была по меньшей мере королевой. Ей показалось, что ее тело вдруг превратилось в какой-то странный механизм. Ее воля не принимала никакого участия в его чисто автоматических действиях. Она, словно со стороны, слышала свои слова благодарности на приветствия капеллана и донны Лавинии. А секретарь буквально гипнотизировал ее. Он тоже действовал как автомат. Его суровые бесцветные глаза не отрывались от лица Марианны. Они словно прощупывали каждую его черточку в поисках ответа на вопрос, известный ему одному. И Марианна могла поклясться, что в этом беспощадном взгляде ощущалась какая-то боязнь. Она не ошиблась в своем предположении: молчание Маттео, тягостное и подозрительное, содержало угрозу. Вполне естественно, что он не мог с открытой душой встретить появление этой чужестранки. И Марианна с первого взгляда почувствовала в нем врага.
Совсем другим было поведение донны Лавинии. Ее ясное, несмотря на неопровержимые следы былых страданий, лицо излучало только нежность и доброту, взгляд темных глаз был полон восхищения. Сделав реверанс, она поцеловала руку Марианне и прошептала:
– Будь благословен Господь, дарующий нам такую прекрасную княгиню!
Что касается отца Амунди, то при его очень благородной осанке он явно не стремился произвести впечатление, и Марианна сразу заметила это по его скороговорке сквозь зубы, совершенно непонятной и раздражающей. Вместе с тем он послал молодой женщине такую сияющую, такую простодушную улыбку, он был заметно рад видеть ее, что она спросила себя, не был ли он случайно старым знакомым, о котором она забыла.
– Я провожу вас в ваши апартаменты, ваше сиятельство, – тепло сказала экономка. – Маттео займется его милостью.
Марианна улыбнулась, затем поискала взгляд крестного.
– Иди, малютка, – посоветовал тот, – и отдохни. Вечером перед церемонией я зайду за тобой, чтобы князь смог увидеть тебя.
Молча, удержав рвущийся из уст вопрос, Марианна последовала за донной Лавинией. Она буквально сгорала от любопытства, какого еще никогда не испытывала, от всепоглощающего желания увидеть неведомого князя, хозяина этого поместья, доведенного до грани реальности и охраняемого сказочными животными. Князь хочет видеть ее! Почему же она не увидит его? Неужели его предполагаемая болезнь настолько ужасна и опасна, что ей нельзя приближаться к нему? Ее взгляд остановился на прямой спине экономки, шедшей впереди нее под легкий шорох шелка и мелодичное позвякивание ключей. Как это сказал Готье де Шазей? Она воспитала Коррадо Сант'Анна? Без сомнения, никто не знает его лучше ее, а она казалась такой счастливой при появлении Марианны.
«Я заставлю ее говорить, – подумала молодая женщина. – Она должна сказать все!»
Внутреннее великолепие виллы ни в чем не уступало красоте садов. Покинув лоджию, украшенную лепкой в стиле барокко и позолоченными фонарями кованого железа, донна Лавиния повела свою новую хозяйку через сиявший золотом громадный зал и целый ряд салонов, в одном из которых, особенно роскошном, тонко вылепленное красное с золотом обрамление оттенялось зловещим сверканием покрытых лаком черных панно. Но это было единственное исключение. Основными цветами являлись белый и золотой. Мозаичные полы из мраморных плиток будили эхо шагов. Предназначенное для Марианны помещение, находившееся в левом крыле здания, было убрано в том же духе, но его необычность поразила молодую женщину. Здесь также царили белизна и позолота, хотя в комнате стояли два покрытых пурпурным лаком шкафчика, привносивших некоторое тепло. Из-за карниза потолка, словно с балкона, персонажи в костюмах двухвековой давности, написанные так, что трудно было усомниться в их реальности, следили, казалось, за каждым движением обитателей комнаты. Кроме того, множество зеркал покрывало стены. Они были повсюду, до бесконечности отражая темные фигуры Марианны и донны Лавинии, а также подавляющую роскошь большой венецианской кровати с вырезанными из дерева неграми в восточных нарядах, держащими пучки длинных красных свечей.
Марианна оглядела это роскошное и впечатляющее убранство со смесью изумления и беспокойства.
– Это и есть… моя комната? – спросила она, в то время как слуги вносили ее багаж.
Донна Лавиния открыла окно, затем поправила громадный букет жасмина в алебастровой вазе.
– Это комната всех княгинь Сант'Анна уже больше двух веков. Она нравится вам?
Чтобы избежать ответа, Марианна нашла другой вопрос:
– Все эти зеркала… Для чего они?
Она сразу же почувствовала, что этим вопросом поставила экономку в затруднительное положение. Усталое лицо донны Лавинии слегка передернулось, и она пошла открыть дверь, ведущую в небольшую комнату, словно вырубленную в белом мраморе: купальню.
– Бабушка нашего князя, – сказала она наконец, – была женщиной такой неописуемой красоты, что она хотела иметь возможность непрерывно созерцать ее. Она и приказала установить эти зеркала. С тех пор они тут.
В ее голосе ощущалось сожаление, и это заинтриговало Марианну. Странности семьи Сант'Анна все больше разжигали ее любопытство.
– Где-нибудь в доме, безусловно, должен быть ее портрет, – сказала она, улыбаясь. – Я с удовольствием увидела бы его.
– Был один… да и тот погиб в огне. Госпожа желает отдохнуть, принять ванну, подкрепиться?
– И то, и другое, и третье, если вы не возражаете, но прежде всего ванну. Где вы поместите мою горничную? Я хотела бы иметь ее под рукой, – добавила она, к заметной радости Агаты, которая с самого входа в виллу шла только на цыпочках, словно в музее или храме.
