Марина Фьорато - Мадонна миндаля
По толпе вновь пролетел одобрительный шепот, и Симонетта даже дыхание затаила в ожидании ответа.
— Это она верно говорит, — заметил один из палачей, который в городе занимался продажей индульгенций. — Так и в Писании говорится.
— Да, — поддержал его второй, хозяин таверны. — У меня самого двое молодых евреев в помощниках. Так что давайте-ка пощадим мальчишек. Небось, их папаша за все грехи сполна расплатился.
Симонетта, стараясь не поднимать глаз, чтобы не видеть обуглившегося тела своего друга, вытащила охотничий нож и решительно перерезала веревки, которыми были привязаны мальчики. На мгновение ей стало страшно, что палачи помешают ей забрать детей, и все тело у нее покрылось мурашками. Страстно мечтая о том, чтобы прижать перепуганных малышей к груди, она все же понимала, что подобные нежности придется отложить, а потому довольно резко схватила рыдающих мальчиков за руки и потащила подальше от дерева.
Мучители Манодораты один за другим начинали расходиться, но булочник уходить не спешил, его сорочьи глаза горели алчным огнем, ибо он думал о золотой руке еврея, которую наверняка не тронул огонь.
— Пусть теперь вороны клюют его труп, — пренебрежительным тоном сказала Симонетта, махнув рукой в сторону обгоревшего дерева, но булочник все еще медлил, потом все же не выдержал и спросил:
— Синьора, а как же его золотая рука?
— Золотую руку этого неверного я передам преподобному отцу Ансельмо, — мгновенно нашлась Симонетта. — По-моему, будет справедливо, если это золото послужит истинно святым целям.
— Так, так, — поддержал Симонетту продавец индульгенций, главный ее защитник в этой жуткой стае. — Да и с какой стати тебе-то золотая рука достанется? — напустился он на булочника. — Если синьора передаст ее церкви, это золото пойдет на пользу всем, а не только твоему сальному кошельку. Идем-ка лучше.
И он потащил своего приятеля прочь, но прежде чем уйти, оба неуклюже поклонились Симонетте в знак вновь обретенного уважения к ней. Симонетта, у которой признательность мерзавцев вызвала тошноту, заставила себя ответить им ослепительной улыбкой. И чтобы поскорее убраться с глаз палачей, прямо-таки поволокла мальчиков к дому. Но едва они переступили порог, силы окончательно ее оставили, и она рухнула на пол, прямо к ногам Исаака и Вероники.
— Вот теперь ты можешь ему помочь, — крепко стиснув руку Исаака, сказала она. — Только надо еще немного подождать — пусть они уберутся подальше. А потом пойди туда, обрежь веревки, сними тело, обмой его — в общем, сделай все то, чего требует ваша вера. Он, разумеется, заслуживал лучшей смерти, но раз уж он умер именно так, мы должны сделать все остальное как полагается. Ступай, а мне нужно немедленно уложить мальчиков в постель. Вероника мне поможет.
Они вместе выкупали и отнесли в спальню бледных как мел, испуганно молчавших детей, и Симонетта то и дело вспоминала, как обнимала и успокаивала их в ту ночь, когда погибла их мать Ребекка. Она чувствовала, что теперь ей потребуется немало времени и сил, чтобы мальчики хоть немного пришли в себя. Однако пережитые потрясения оказались настолько сильны, что их неокрепшие души не выдержали, глазенки у обоих буквально закрывались от полного изнеможения, и Симонетта, поцеловав мальчиков на прощание, не стала на этот раз убеждать их, что все будет хорошо. Зато дала им обещание, которое, как знала твердо, выполнить непременно сумеет:
— Теперь о вас буду заботиться я.
Когда дети уснули, Симонетта спустилась вниз и пошла к Исааку, который уже успел все сделать и даже начал рыть под Деревом Ребекки могилу, казавшуюся удивительно черной на белой, покрытой снегом земле. От холода и пережитых потрясений Симонетту пробирал озноб, разум ее тщетно пытался осознать случившееся. Как мог ее лучший друг, который только что был здесь, исчезнуть в мгновение ока? По чьей злой воле с ним такое случилось? И как она, Симонетта, смогла убить его своею собственной рукой? Однако Манодората был мертв, он лежал на земле рядом с нею, укрытый черно-белым плащом Исаака, и, казалось, спокойно ожидал погребения. Судя по тому, как ровно покрывал плащ его грудь, можно было догадаться, что стрелу, вонзившуюся ему прямо в сердце, Исаак успел вытащить. Хорошо, подумала Симонетта, что Исаак все это взял на себя и ей не пришлось смотреть на стрелу, посланную ее рукой. Она проклинала себя за эту трусость и не могла отвести глаз от тела мертвого друга. Непрерывно падавший снег вскоре превратил черно-белый, точно сорочье оперение, плащ Исаака в белый саван.
— Ну вот, теперь в самый раз, — промолвил ученый.
Симонетта, словно очнувшись от забытья, стряхнула с ресниц липкий снег.
— Что в самый раз? — удивленно спросила она.
Ей казалось, что этой ночью все идет совсем не так, как полагается, мир словно перевернулся с ног на голову. Да еще и этот неожиданный снег создавал ощущение, будто звезды от горя падают с небес, да и сама она тоже падает куда-то в бездну…
— Что в самый раз? — снова спросила она.
Исаак указал на тело своего друга.
— Смотри, его саван теперь белый. Самый правильный цвет для ташрихима — так у нас называется саван. Господь все видит!
И Симонетта ди Саронно, не говоря более ни слова, засучив рукава своего золотистого платья, взяла второй заступ и тоже принялась копать. Ее глубоко тронуло то, что Исаак способен думать о Боге в такие минуты, когда Он, казалось бы, покинул своего верного слугу, навеки оторвав его от невинных детей. И перед ее мысленным взором вдруг предстал тот образ, который некогда под этими самыми деревьями нарисовал ей Манодората. В тот день они с ним впервые говорили по душам, и он рассказал ей о пламенеющем, пронзенном стрелой сердце святого Августина, которое тот держал в руке. Это был тот самый святой, который обвинял евреев в смерти Христа, и Симонетта чувствовала: теперь образ его обрел для нее некую особую силу и важность, но ее мечущийся разум пока не способен был уловить истинный смысл этого. Она знала только, что когда снова увидит изображение Августина, то сразу узнает горящее сердце, пронзенное ее собственной стрелой, которое отныне будет вечно биться в руке святого. Стараясь успокоиться, Симонетта работала молча и усердно, вскоре к ней присоединилась и Вероника. Они дружно копали, а снег все продолжал идти, и вдруг под заступом Симонетты звякнул металл, и среди комьев земли блеснуло золотое кольцо. Она подняла его, потерла о свое платье, и на кольце ярко вспыхнула в лунно-белой ночи шестиконечная звезда.
— Это кольцо Ребекки, — промолвил Исаак.
Симонетта кивнула, чувствуя, что горло ей снова ледяной рукой стискивают рыдания. Впрочем, могила была почти вырыта, и вскоре они уже смогли опустить Манодорату в холодную землю. Исаак принялся нараспев произносить прощальные слова священных псалмов «Техиллим», как некогда произносил их на этом самом месте и сам Манодората, хороня останки своей Ребекки. Тело Симонетта открывать не стала, но прежде чем они засыпали могилу, опустилась на колени, нащупала под убеленным снегами «саваном» золотую руку Манодораты и, надев кольцо Ребекки на золотой палец, сразу почувствовала, как это кольцо стало теплым, словно хозяин руки был все еще жив. Горячие слезы покатились у Симонетты по щекам, она думала о том, что даже если смертная плоть со временем неизбежно превратится в прах и смешается с землей, то эти два золотых символа мужа и жены всегда будут вместе. И она поклялась, что могила эта под Деревом Ребекки навсегда останется последним пристанищем ее друга и его золотой руки и рука эта никогда не перейдет в сундуки преподобного отца Ансельмо. Симонетта не сомневалась, что священник одобрит ее решение.
