Лоретта Чейз - Мисс Чудо
В назначенный час Кру был на месте, чтобы разбудить хозяина, и, одевая его, рассказывал обо всем, что произошло, пока тот спал.
Мистер Олдридж отказался выдвинуть обвинения против Джексона, которому было позволено немедленно отправиться в Лондон.
Разумеется, он сразу же обо всем расскажет Горди.
Горди предатель…
— Не поверю, что все это Джексон устроил по собственной инициативе, — пробормотал Алистер, застегивая брюки. — Он не осмелился бы похитить джентльмена без приказания своего хозяина. «Я здесь все улажу», — сказал Горди. Могу себе представить, что он нашептывал на ухо Джексону за моей спиной. Нельзя терять времени. Завтра мы отправляемся в Лондон. Позаботься об этом, пожалуйста.
— Слушаюсь, сэр.
Наступило молчание, прерванное тихим покашливанием Кру.
Алистер вздохнул:
— В чем дело?
Кру передал ему галстук.
— Я хотел лишь заметить, сэр, что вы спали совершенно спокойно.
— Нет, — ответил Алистер, надевая галстук на шею. — Мне снилась окружная железная дорога в Юстоне.
Он ясно помнил сон: паровой локомотив бегал и бегал по кругу, а Горди кричал ему, чтобы он сошел.
Много лет назад это происходило наяву, но все обошлось. Однако некоторое время спустя локомотив сошел с рельсов. Средств на ремонт не хватило. Хотя где-то в другом месте это чудо техники продолжает работать. Кажется, в Уэльсе уголь перевозят по железной дороге.
Прокладка железной дороги имела большое преимущество. Если местность неровная, то скорость паровозов почти не превышает скорости лошадей. Однако лошади не могут без конца скакать галопом, а паровой двигатель будет работать сколько угодно, только заправляй его топливом. Но самым большим преимуществом были рельсы. Они делали путь гладким, как поверхность воды.
Рельсы можно было проложить практически в любом месте. Не требовалось ни шлюзов, ни акведуков, ни больших водохранилищ.
Алистер, занятый решением инженерных вопросов, торопливо завязал галстук.
— Иди упаковывай вещи, — сказал он слуге. — Завтра рано утром мы уезжаем в Лондон. — Даже не взглянув лишний раз в зеркало, Алистер вышел из комнаты.
Во время ужина мистер Олдридж по-прежнему пребывал в великолепном настроении. О своих недавних злоключениях он говорил небрежно, называя их приключениями, и был очень доволен, когда Мирабель объяснила, как Алистер обнаружил и расшифровал слова, в спешке нацарапанные ее отцом на столе.
После ужина, когда они удалились в библиотеку, мистер Олдридж сразу же принял серьезный вид. Как только принесли чай и слуги удалились, он сказал Алистеру:
— Вы не должны слишком строго судить вашего друга. Ему и без того было очень нелегко, а тут еще Мирабель написала ему, что у вас с головой не все в порядке.
Алистер был так удивлен, что даже не мог ничего сказать в ответ.
Мирабель попыталась что-то объяснить, но отец жестом остановил ее.
— Минуточку. Я подписал эти письма лорду Гордмору и Харгейтам, потому что, как и капитан Хьюз, был глубоко обеспокоен состоянием мистера Карсингтона. Капитан тоже заходил ко мне в тот день, чтобы выслушать мои соображения относительно заболевания мистера Карсингтона.
— Все очень просто, — произнес Алистер. — Я страдаю бессонницей.
— Ему снится Ватерлоо, папа, — объяснила Мирабель. — Судя по всему, у мистера Карсингтона была амнезия, и кошмары у него начались, когда к нему вернулась память.
— Хороший капитан предпочитает, чтобы команда корабля была довольна, — продолжал мистер Олдридж, пропустив мимо ушей слова дочери. — У людей появляется чувство локтя, они и работают, и сражаются лучше. Хороший капитан пристально наблюдает за настроением на судне вообще и за состоянием каждого члена команды в частности.
Мирабель, ничего не понимая, взглянула на Алистера. У него тоже было озадаченное выражение лица.
— Они живут в замкнутом помещении, в тесноте, изолированные от внешнего мира на многие дни, недели, месяцы, — продолжал мистер Олдридж. — Трудно не заметить, когда какой-нибудь офицер, например, впадет в уныние, замкнется в себе, станет пренебрегать опасностью в бою или каким-нибудь иным образом изменит свое поведение. Поэтому я сделал вывод, что капитан Хьюз скорее, чем любой обычный гражданский человек, заметит недуги, связанные с психикой, и попытается докопаться до их причины. Ему наверняка приходилось сталкиваться с такими случаями чаще, чем обычному сельскому врачу. Но я так и не смог четко изложить свои соображения капитану.
Уныние. Замкнутость.
Алистер, потрясенный, поставил на стол чашку, встал и подошел к окну. Выглянув наружу, он вспомнил, как приехал сюда впервые. Он тогда тоже смотрел из окна малой гостиной, причем открывшийся ему вид оставил его абсолютно равнодушным, и все его внимание сосредоточилось на Мирабель — единственном ярком пятнышке на фоне однообразного пейзажа.
Но с тех пор этот пейзаж изменился. Мир за окном был прекрасен, переменчив и открывал массу возможностей. К тому же он был гостеприимен. Это был дом.
Он обернулся и заметил, что за ним наблюдают две пары голубых глаз.
— Я всегда считал денди легкомысленными, пустыми созданиями, не обремененными умом, — заявил мистер Олдридж. — Когда Мирабель сказала, что вы один из них, я встревожился. Интуиция ботаника подсказывала мне, что ваша одежда является своего рода защитным панцирем. — Он взглянул на Мирабель. — Как колючки у кактуса.
Панцирь, защищающий то, что находится внутри, подумал Алистер. Что он пытался защитить? Что скрывал? Возможно, неуверенность. Опасение, что битва навсегда повредила его мозг. И всегда при этом присутствовало смутное чувство стыда, хотя он не помнил подробностей битвы и того, что было потом.
Теперь он понял, что кровавое побоище потрясло его. Всякий раз, когда он падал, ему хотелось остаться на месте и оплакать погибших. Молодые мужчины, почти мальчики, умирали, причем некоторые в страшных мучениях. Он продолжал биться, стараясь ни о чем не думать, чтобы не впасть в отчаяние.
Он понял также, что пришел в ужас при виде инструментов хирурга — это он-то, который всегда считал, что страх могут испытывать только женщины и трусы.
Голос мистера Олдриджа вывел его из раздумья.
— Возможно, я понял, в чем состоит ваша проблема, потому что она была схожа с моей, — произнес мистер Олдридж. — После смерти жены, сам того не желая, я удалился от мира. Это было как болезнь. И я уже не мог избавиться от нее. И тут я подумал, что, может быть, ваш горький опыт при Ватерлоо оказывает на вас аналогичное воздействие. Я с головой ушел в ботанику, а вы… — он улыбнулся, — погрузились в тайны искусства одеваться.
