История Деборы Самсон - Хармон Эми

– Я всегда думала о вас как о Джоне моей Элизабет, – призналась я и тут же прокляла себя за эти слова. Из солдата я превратилась в жену, а кокетничать не научилась.

Он замолчал с печальным видом, но не отстранился.

– В этом деле вы не сильны, – сказал он.

– Но буду, – пылко парировала я, и он расплылся в улыбке, развеявшей печаль.

– Узнаю вас, Самсон. Вы всегда решительны и стремитесь во всем преуспеть.

Я снова притянула его к себе, отчаянно желая продолжить учебу.

– Может, дражайший Джон? – предложила я, прижимаясь губами к его губам.

– Дражайший Джон предполагает, что где-то есть еще и дорогой Джон. Я хочу быть вашим единственным Джоном, – прошептал он, принуждая мою плоть снова поддаться ему.

– Мой единственный генерал.

– Самсон… прошу! – взмолился он.

– Джон, – выдохнула я, решив, что не сдамся без боя, и он задрожал, услышав, как я произнесла его имя.

Глава 26

Да будут представлены факты

Я совсем не выспалась. Кожу саднило, грудь сжимало. Я чувствовала себя одновременно и чудесно, и ужасно и скучала по генералу так сильно, что на глаза наворачивались слезы. С тех пор как он покинул меня, прошло всего несколько часов.

– Это нелепо, – шепотом произнесла я, но мое неодобрение никак не изменило того, что я чувствовала. Я стала новым существом. Не Деборой. Не Шертлиффом. Не чем-то средним. Я была женщиной. Женой. Распутницей? Я кивнула. Да, и ею тоже. И так же, как для сбросившей кожу змеи или вылупившейся из яйца птички, метаморфоза не прошла для меня безболезненно.

С рассветом Джон поцеловал меня на прощание, поднялся, вычистил зубы и собрал волосы в хвост, а мне велел оставаться в постели.

– Вы не мой адъютант, Дебора. Не здесь. Не сейчас.

Я ослушалась его и приготовила все необходимое, чтобы его побрить. Он притянул меня к себе на колени, обвил руками мои бедра, и, когда я наконец покончила с бритьем, нас покрывали островки пены, а ткань моей новой ночной рубашки вымокла от того, что Джон то и дело зарывался в нее лицом.

– Странно, что я не разрезала вас на куски, – прошептала я, не отрываясь от его губ.

Я отложила в сторону бритву, за ней последовала моя ночная рубашка, и прежде, чем генерал наконец покинул дом на Общественном холме, он успел еще раз овладеть мною.

– Я вернусь вечером, – сказал он и прижался щекой к моей щеке.

Мы не успели обговорить подробности моей отставки, но я была слишком утомлена и сумела лишь прошептать в ответ:

– Да, сэр.

– Джон, – напомнил он.

– Да, мой дорогой генерал.

Я провалилась в сон под цоканье копыт по булыжной мостовой – это было последнее напоминание о нем. Когда я проснулась спустя много часов, служанка уже успела приготовить для меня белье, платье и домашние туфли, слегка широкие и короткие для моих ступней. От мысли, что она вошла в спальню, не разбудив меня, у меня запылали щеки, а в груди разлилась волна изумления. Я больше не была собой.

Я надела приготовленную одежду и даже корсет, хотя и не стала затягивать его так сильно, как это сделала Анна. Я была взволнована, все тело ломило, мне хотелось есть, но когда я села за чайный столик в гостиной Анны, то поняла, что не смогу проглотить ни кусочка.

Я заставила себя немного поесть, зная, что мне нужны силы. Во всем доме я осталась одна, не считая слуг, и потому я снова поднялась в спальню, которую отвели нам с Джоном. Мою форму вычистили, и она висела в шкафу, сапоги сияли, шляпа была как новая – будто у меня появился собственный адъютант.

Что же мне делать? Я чувствовала усталость, но мысль о том, чтобы лечь обратно в постель и проспать весь день, казалась столь чуждой и неприятной, что я от нее отказалась.

Когда мы проходили через Филадельфию по пути в Йорктаун, пыль, которую подняла армия, затмила небо, забилась мне между зубов и залепила глаза, так что я не смогла разглядеть чудеса знаменитого города. Мне хотелось бродить по улицам, хотелось смотреть, но я не могла одна отправиться на прогулку. Только не в этом наряде. Мне бы понадобился сопровождающий – но я не хотела, чтобы рядом со мной шел кто-то чужой.

Но если я надену форму, то смогу пойти куда захочу. Совершенно одна.

Я не стала задумываться, но поскорее скинула платье и несуразное белье. Моего корсета в шкафу не нашлось. Я нахмурилась и принялась обыскивать комнату. Мне не хотелось портить новый корсет. К тому же у меня не было ни ножниц, ни ниток с иглой, чтобы его перешить.

Я надела форму без корсета: под жилетом грудь лишь слегка выступала вперед. И все же я не посмела рисковать. Синий пояс, который я надевала накануне, мог мне помочь. Я стала обматывать им грудь, перекрещивая сзади и спереди, пока не перевязала все тело, от подмышек до талии. Когда я после этого надела рубашку и жилет, результат оказался вполне удовлетворительным.

Я выскользнула из дома через парадную дверь, никого не встретив, и зашагала по улице, испытывая такое же головокружение от свободы и одиночества, какое испытала после того, как ушла от Томасов и брела через поля и деревни, думая лишь о том, как стану солдатом.

Но моя радость продлилась недолго. Мне стало нехорошо. Я огляделась в поисках места, где могла бы присесть, и перед глазами у меня все поплыло. Я открыла флягу и стала пить, наполняя желудок водой. Но, едва отняла флягу от губ, вода яростно ринулась обратно, смешавшись с желчью, и какая-то женщина, вскрикнув, стала указывать на меня.

– У солдатика лихорадка. Сбегайте за санитарной повозкой! – крикнул лавочник, а еще кто-то выругался.

Я ощупала лицо. Я не больна. Я не могла заболеть. Я не болела ни разу в жизни, мне было плохо лишь раз, когда нас швыряло из стороны в сторону на корабле, по пути в Чесапикский залив, но и это была не болезнь. И все же от моей кожи исходил жар. Я развернулась туда, откуда пришла, желая лишь добраться до дома Анны и тем временем сдержать тошноту, но не прошла и десятка шагов, как мир накренился, сбил меня с ног, и все вокруг почернело.

Я умирала – или, быть может, уже умерла. Я не так представляла себе смерть. Я находилась в сырой, грязной комнате, где рядами лежали люди, тоже мертвые или умиравшие, – а потом вдруг все исчезало. Я трепетала, хватаясь за жизнь, как свеча на ветру. Боли не было, но я все чувствовала, и мой разум колебался меж двух жизней – той, за которую я цеплялась, и той, которой прежде жила. Двое солдат ссорились из-за моих сапог.

– На тебя не налезут. Он же мальчишка.

– И одежда нам не подойдет. Слишком он тощий. А жаль. Форма вроде новая.

Агриппа настоял на том, что мне нужна новая форма. Если ты служишь адъютантом при генерале, нельзя рядиться в тряпье.

Увижу ли я генерала еще хоть раз? От этой мысли мне сделалось жутко, но я так ослабла, что ничего не могла с этим поделать.

Как он отыщет меня? И захочет ли искать?

Спор у моей койки стих, и я снова стала десятилетней девчуркой. Я сидела на чахлой лошади, а преподобный Конант закрывал меня от холодного ветра.

Я не могла вернуться назад, в Мидлборо. Я опозорила Томасов. И все же я была там, и преподобный Конант тоже, хотя и то и другое представлялось мне невозможным. Он умер. Возможно, и я мертва. Но вот он заговорил, и голос у него оказался таким, каким я его запомнила.

– Здесь всегда будет место для тебя, Дебора, – сказал он.

– Здесь – это где? – спросила я.

– Там, где я.

– А Элизабет здесь?

– Да.

– А как же Нэт, и Финеас, и Иеремия? Они тоже здесь?

Охваченная тоской по ним, я вдруг увидела перед собой поля, где мы бегали наперегонки, и дом, где выросли, и места, которые я так любила.

– Они тоже здесь.

Я уже видела дом Томасов, его смеющиеся окошки-глаза и раскрытую дверь, из которой разбегались по полям и лесам мальчишки: они махали мне, звали, и меня затопила любовь.

Я соскользнула с лошади, спеша увидеться с ними, поприветствовать, обнять своих братьев.