Робин Максвелл - Синьора да Винчи
— Завтра, — предложила я.
— Завтра… — удовлетворенно выдохнул он. — Да завтра уже рукой подать.
ГЛАВА 25
Приглашение из дворца Медичи мне доставил паж, немедленно заручившись моим согласием прибыть туда. Судя по данным ему наставлениям, отказ был неприемлем.
Явившись в назначенный час и войдя во внутренний дворик, я с удивлением обнаружила там членов Платоновской академии. Они о чем-то оживленно переговаривались, сбившись в группки, и ожидали, пока их позовут к столу. Чуть позже по лестнице к нам спустилось семейство Медичи: Лукреция об руку с Лоренцо, Клариче со старшей дочерью Маддаленой, не слишком пригожей для своих двенадцати лет, Пьеро, шествовавший в одиночку с презрительным и надменным видом, и четырнадцатилетний толстячок Джованни.
Общая встреча за ужином способствовала непринужденному настроению, но как только мы закончили десерт, Лоренцо встал и пригласил своих ученых друзей подняться наверх, в главную гостиную. Удобно расположившись в креслах, мы завели меж собой беседу. В этот момент в двери показался сам Лоренцо, а перед ним — Лукреция де Медичи.
Сандро Боттичелли тут же предложил ей свое кресло. Я заметила, как осветился радостью при виде хозяйки Пико делла Мирандола. Лоренцо недавно показал мне неопубликованное сочинение Пико под названием «Ведунья», сюжет которого был почерпнут из культа поклонения некой богине. Действие происходило в Италии, а темой произведения стало всемогущество женщины. Силио Фичино, судя по его виду, ничуть не меньше приветствовал принятие дамы в ряды Академии, до сих пор узурпированной мужчинами.
«Впрочем, что тут удивительного? — задала я себе резонный вопрос. — Платоники сами поклоняются Исиде, а Лукреция де Медичи — воистину самая выдающаяся женщина во всей Флоренции. Она образованна, пишет стихи, покровительствует искусствам, и к тому же она — мать Il Magnifico. Где же ей еще быть, как не среди нас?»
Лоренцо встал посреди гостиной, чтобы обратиться к нам с речью, и мы все горячо поддержали его намерение.
— Сегодня мы обойдемся без привычных формальностей, — начал он. — Грядут тяжелые времена, друзья мои, и нам необходимо встретить их во всеоружии. Все мы неизмеримо скорбим о почившем дорогом нашем понтифике Сиксте… — Лоренцо нарочно помедлил, чтобы все уловили иронию сказанного, и продолжил:
— К сожалению, мы никак не могли повлиять на избрание нового Папы Иннокентия Восьмого: в последние годы Рим гнушался нашими ссудами. Для нас пока загадка, каким владыкой станет Иннокентий, но я очень надеюсь, что по сравнению с Сикстом он будет представлять для Флоренции гораздо меньшую угрозу.
Лоренцо развернул пергамент и бегло просмотрел написанное, словно освежая в памяти его содержание.
— Я получил письмо от Родриго Борджа, — снова заговорил он, — ныне уже кардинала и верховного советника Его Святейшества. Нового Папу он называет «кроличьей душонкой», — Лоренцо не сдержал улыбки, — человеком ограниченных воззрений, которые легко поколебать. Однако Родриго предостерегает нас, убеждая быть начеку. Иннокентий одобрил публикацию немецкого трактата под названием «Malleus Maleficarum», иначе «Молот ведьм».
Лоренцо протянул пергамент матери. Лукреция свернула его и положила себе на колени.
— Пагубность принятия Римом такого решения безмерна. Книга сразу спровоцировала волну сожжений ведьм во всей Европе, и ее тлетворные щупальца тянутся все дальше к югу, на Итальянский полуостров и в Испанию. Костры инквизиции уже сейчас воодушевляют тамошнюю королеву Изабеллу.
— Что же делать? — спросил Пико.
— Флорентийцы из всех обитателей западного мира слывут самыми снисходительными, — вмешался Полициано. — Не забудем про Пизу и Милан — их жители тоже всегда отличались здравомыслием и уравновешенностью. У нас свои книгопечатни, свои книготорговцы, — кивнул он в сторону Веспасиано. — Будем противостоять безумию посредством печатного слова и через университеты.
Все одобрительно зашептались, но я, взглянув на Лоренцо, поняла, что это не единственная причина его тревоги.
— Слушал ли кто-нибудь из вас речи молодого доминиканского монаха по имени Савонарола? Он лишь недавно стал проповедовать в нашем городе.
Вначале я подумала, что ослышалась. Неужели это тот самый прокурор, что обвинял Леонардо в содомии?
— Я слушал, — отозвался Ландино. — Этот Савонарола — настоящий уродец, носатый и толстогубый. Но говорит он весьма пылко — вот чего у него не отнимешь! Впрочем, его воззвания смехотворны: он убеждает флорентийцев отказаться от роскоши и наслаждений — от изысканных одежд, вина, духов, пудры и румян. Он велит упразднить карнавалы и скачки, азартные и карточные игры. Его никто и слушать не захочет.
— Но это еще не все, — вдруг вмешалась Лукреция. Все обернулись на ее голос. Она давно не казалась такой хмурой — с самой кончины ее супруга. — Этот человек считает, что он вдохновлен Небесами, и уверяет всех, что его устами вещает сам Господь! Чувственные удовольствия, если верить ему, разрушительны для души, поэтому он требует уничтожить «развратные» произведения искусства. Нехристианские, языческие сюжеты, классические образцы — все созданные вами шедевры нужно, по его настоянию, спалить дотла.
— Спалить? — вскричал Боттичелли. — Дотла?!
— Он сумасшедший, — успокоительно произнес Фичино.
— Проституток он называет «зрячими кусками мяса», — добавила Лукреция, — а всех содомитов мечтает сжечь живьем.
У меня при этих словах все внутри сжалось.
— Население Флоренции, учит этот монах, должно принять новый свод законов, исходящий только от воли Бога, а не от произвола человека, — продолжала Лукреция. — Если флорентийцы не пересмотрят старый уклад, их ждет жестокая кара — адское пекло и вечное проклятие. Нас всех спасет только возврат к непритязательной простоте ранних христиан.
— Ни за что не поверю, что жители нашего города купятся на подобный бред, — заявил Пико.
— И я не верю, — подхватил Фичино.
— Но нельзя забывать и о другом, — властным голосом возразила Лукреция, и все посмотрели на нее с глубочайшим уважением, искренне желая узнать ее мнение. — Люди, в том числе самые трезвомыслящие, непостоянны по природе своей и подвержены малейшим веяниям. Но охотнее всего они повинуются собственным страхам, и я предвижу день, когда этот монах, угрожающий горожанам вечными муками, запалит из их страхов огромный костер.
— Однако в настоящий момент для нас опаснее Папа Иннокентий, — вмешался Лоренцо. — Мы с матерью и супругой долго рассуждали на эту тему и пришли к выводу, что для восстановления паритета власти с Римом нам необходимо пойти на некоторые жертвы.
