Жюльетта Бенцони - Кровь, слава и любовь
Господин Криспен по просьбе маркиза подготовил еще один документ: доверенность, по которой к маркизе отходило управление всем совместным имуществом семьи, пока муж будет в отъезде. Он должен был уехать в ближайшее время. Сразу после Рождества ему следовало присоединиться к королевской армии и отвести свою легкую кавалерию в Руссийон.
Именно из-за этого последнего документа на красивый лоб маркизы набежала складочка, едва заметная морщинка, выдававшая озабоченность. Маркиза молча смотрела через окно кареты на трепещущее под резким ветром пламя факела в руке лакея. Суеверная, как истинная дочь Пуату, где еще царствовали феи, она видела в составлении доверенности дурное предзнаменование. В конце концов она не сдержалась.
– Вам на самом деле так уж нужно обязательно возвращаться в Руссийон, Луи? – спросила она мужа. – С этой суммой, на которую мы только что подписали контракт, нам ничто не грозит в течение довольно долгого времени. Я уверена, что с вашей привлекательностью и вашими талантами вы имеете куда больше преимуществ, если останетесь при дворе, где по милости короля ситуация может измениться очень легко…
Маркиз засмеялся и нежно поцеловал руку жены.
– Сердечко мое, я не такой уж хороший придворный, я солдат. Война по-прежнему лучшее место для солдата, если он хочет, чтобы фортуна повернулась к нему лицом. Испанцы частенько позволяют совершить выгодное дельце и иногда предлагают королевский выкуп. Наша разлука наверняка продлится не так уж долго. Кампания на Пиренеях скоро завершится. И я возвращусь к вам, Атенаис! Не беспокойтесь обо мне. Когда я вернусь, мы посмотрим, куда вести нашу лодку, если удача нам так и не улыбнется. Впрочем, поскольку вы – придворная дама Марии-Терезии, может быть, как раз вам и удастся обернуть подходящий случай в нашу пользу?
– Подходящий случай… – с горечью прошептала маркиза. А потом сказала, резко переменив тон: – А знаете, при дворе становится с каждым днем все неприятнее и тягостнее. Как вы думаете, кто тому виной?
– Кто же, душенька?
– Да сам король, сударь! Сам король! Ему надоела Лавальер со своими вечными стенаниями, и он находит, что ваша жена очень ему по вкусу, и даже не старается скрыть это! Полагаете, как долго можно отвечать «нет» королю, не рискуя впасть в немилость, которая неминуемо распространится не только на меня, но и на вас?
Темнота в карете не позволила молодой женщине увидеть, как нахмурил брови ее муж.
– Я признаю, – сказал он тихо и ласково, – что это было бы очень трудно сделать любой женщине. Почти невозможно. Но вы-то не «любая женщина», Атенаис! Вы из рода Мортмаров, то есть из столь же древнего дворянства, как и сами Бурбоны. Вы – моя жена, жена солдата, охраняющего границы государства! Король – слишком благородный дворянин, чтобы позволить себе подобную низость. Лавальер ведь не была замужней женщиной… А Людовик XIV не похож на царя Давида… Впрочем, как я вам уже сказал, мы расстаемся ненадолго: самое большее месяцев через шесть я вернусь!..
– Но это же ужасно долго!
– Вовсе нет, если любить друг друга так, как любим мы, сердечко мое! И я абсолютно уверен в вас, потому что знаю: женщина, которая вместе со мной четыре года назад поклялась перед алтарем церкви Святого Сульпиция хранить верность, никогда мне не изменит! Король зря потеряет время, вот и все!
Ответом на его тираду стал глубокий вздох маркизы. Муж нежно обнял ее за плечи и привлек к себе. И тем не менее в голосе его, когда он задал новый вопрос, прозвучала тревога:
– А ты правда по-прежнему любишь меня, Атенаис? Ты правда любишь меня так же, как я тебя?
– Да, я люблю тебя… люблю… Но умоляю тебя, Луи, возвращайся, возвращайся скорее, как можно скорее…
Голос ее был печален, словно молодую женщину томило неясное предчувствие, словно ей казалось: что-то заканчивается сегодня, этой зимней ночью, которая не оставляет места никаким радужным надеждам.
Шесть месяцев спустя и впрямь многое переменилось. В последних числах июля полковник легкой кавалерии, который казался чрезвычайно взволнованным, бурей ворвался во двор особняка, где постоянно жил архиепископ Санса. Он спрыгнул с лошади, кинул поводья подбежавшему лакею и бросился вверх по лестнице. Этим всадником был маркиз де Монтеспан. Архиепископ Санса – его дядя и крестный отец. Никто не усматривал ничего удивительного в столь внезапном появлении родственника.
Добежав до второго этажа, Монтеспан распахнул дверь, оттолкнув маленького светловолосого аббата с розовыми щечками, который тщетно пытался задержать его, и влетел в большую красивую комнату. Прелат в обществе какого-то итальянского торговца рассматривал кружева.
– Как, это ты, Луи? – воскликнул архиепископ. – Но я думал, ты еще в Перпиньяне!
– Многие так думали! Но, как видите, возвращаются отовсюду, даже из Перпиньяна! Там больше нечего делать. Я попросил дать мне отпуск, что было сделано весьма охотно… Более того, приказ об отпуске был собственноручно подписан королем! Каково?!
Разразившись смехом, в котором, впрочем, не прозвучало ни единой радостной нотки, маркиз швырнул шляпу на стол и упал в кресло. Архиепископ заметил, что племянник очень бледен. На лице его лежал отпечаток пережитых страданий. Монтеспан внезапно расхохотался.
– Король! – воскликнул он. – Сам король взял на себя труд написать мне и согласиться на мое возвращение! Лучше уж он отказал бы… Хотя вполне может быть, ему приятнее, чтобы я как можно скорее узнал о своем несчастье!
Архиепископ щелкнул пальцами, давая торговцу понять, что тот может уйти, торговец на цыпочках удалился. Только тогда архиепископ подошел к племяннику.
– Что вы такое говорите, Луи? Возьмите себя в руки! Я не понимаю, что повергло вас в такое состояние, но…
– Не понимаете?! Вы, которому известно все из жизни двора и нашего города? Вы, у которого глаза и уши везде, вы – один из первых людей в государстве, и вы не знаете не только того, о чем шепчется весь свет, но и того, о чем кричат на всех перекрестках? Вы не знаете, что госпожа де Монтеспан стала любовницей короля. Я, монсиньор, я – рогоносец!
Грубость последнего слова заставила архиепископа вздрогнуть и покраснеть. Сорокавосьмилетний Луи-Анри де Пардальян де Гондрен всегда был очень красивым мужчиной и пользовался большим успехом у женщин. Поговаривали даже, что он добился благосклонности знаменитой баронессы де Бовэ, Кривой Като. Она была страшна как смертный грех, но прославилась тем, что именно с ней несколькими годами раньше лишился невинности молодой король Людовик XIV. Бурная жизнь, равно как и привычка к особой морали двора, сильно притупила восприятие прелата, однако боль, которую он почувствовал за гневными речами племянника, тронула его сердце.
