Жюльетта Бенцони - Сделка с дьяволом
Но когда полчаса спустя Гортензия, переодевшаяся в свою зеленую амазонку, вышла из дома, она увидела Франсуа, державшего под уздцы двух коней. Не ожидая ее возражений, он сказал:
— Я подожду вас у границы владений, но позвольте мне проводить вас. Так мне будет спокойней…
Она улыбнулась ему вместо ответа, поставив ногу на протянутую им руку, и, усевшись в седло, повернула лошадь в сторону долины.
— Поедем вдоль реки! — крикнула она. — Прогулка будет приятней, и мы быстрее доедем…
Несмотря на беспокойство по поводу странного поведения Жана, Гортензия вскоре почувствовала радость от общения с природой, от скачки на коне, как будто черпая в этом новые живительные силы. И само утро было прекрасно. Всадники ехали по лесу вдоль речки с быстрым течением. Над их головами сосны образовывали густой зеленый полог, сквозь который кое-где пробивались лучи утреннего солнца. Кругом было так спокойно и тихо, что Гортензия невольно придержала коня, чтобы услышать кукование кукушки, увидеть синюю молнию сойки или посмотреть на пробегавшего кролика… Может быть, это были последние мгновения чистой радости, которой она наслаждалась на этой тропе, и она решила себе не отказывать в этом удовольствии. Ее напряжение куда-то ушло. Откуда-то вдруг возникло странное ощущение: как будто внутренний голос подсказывал ей, что, как только она выйдет из спасительного зеленого шатра, она не будет знать ни сна, ни отдыха. Это чувство было столь четким, что она невольно остановилась и оглянулась в сторону своего дома. И поймала взгляд Франсуа.
— Может, стоит вернуться, мадам Гортензия? Мне кажется, вы не готовы к этой встрече. А я поеду туда, если хотите…
— Разве вам не запретили приближаться к замку? — печально улыбнулась Гортензия, пытаясь скрыть свое беспокойство, которое все больше овладевало ею…
— Мне никто не может ничего запретить здесь, ведь все свободны… До сих пор мне нечего было там делать, а раз это не нравилось Жану, мне не хотелось его сердить. Теперь же все изменилось. Я могу пойти туда и сказать, что вы вернулись и ждете его.
Конечно, это было бы проще! На мгновение Гортензия заколебалась, но потом устыдилась, сочтя, что это было бы трусостью. Ей не в чем было упрекать себя, кроме как в той лжи, которую, как ей казалось, он давно должен был простить ей. Почему же она должна отступать?
— Нет, Франсуа. Спасибо вам, но я должна пойти туда. В конце концов я еще не видела Лозарг после того взрыва, который его разрушил…
Она тронула лошадь хлыстом, и та помчалась быстрее. Лес был слишком красив и располагал к мечтаниям, к слабости. Следовало скорее из него выбраться.
И вдруг внезапно деревья раздвинулись, и Гортензия обнаружила Лозарг таким, каким он стал после взрыва, устроенного Эженом Гарланом, тоже считавшим себя последним его владельцем. Но, к своему удивлению, обнаружила, что замок был вполне узнаваем. Да, центральная башня лежала в руинах, но четыре угловые башни еще стояли и как бы поддерживали почерневшие груды камней. Конечно, у них были снесены верхушки и разрушенные стены имели странные очертания, но они стояли все также гордо и не признавали себя побежденными. Холм, на котором возвышался замок, был усеян камнями, выпавшими из стен, но замок обрушился внутрь. А потому сохранил свои очертания. Вот чем объяснялась возникшая страсть Жана к этому феодальному гнезду, которое он всегда считал самым красивым в мире.
Гортензия на мгновение еще остановилась среди деревьев, разглядывая замок, так тесно связанный с ее жизнью. На миг ей даже показалось, что в замке кто-то живет, ибо среди руин струился дымок. Но это было невозможно… Видно, кто-то жег траву за его стенами .
Во всяком случае, иллюзия была полная. Тем более что дом Шапиу, старого управляющего, убитого во время того взрыва, казался вполне целым, так же, как и часовня, прижавшаяся к скале, как кошечка… Гортензия с нежностью посмотрела на нее. Она собиралась зайти туда, чтобы помолиться, поэтому, оставив Франсуа под прикрытием деревьев, она направила лошадь в сторону часовни.
Но ее заметили, и, прежде чем она вошла под ее своды, куда когда-то входила под руку с Этьеном де Лозаргом, невестой в шелках и кружевах, ей преградила путь Годивелла, подбежавшая со скоростью, делавшей честь ее старым ногам.
— Мадам Гортензия! — закричала она. — Возможно ли, что это вы?
— А почему это вас так удивляет? — спокойно возразила ей молодая женщина, спрыгивая на землю и привязывая лошадь к дереву.
— Но ведь говорили…
Внезапный гнев сверкнул в золотистых глазах Гортензии.
— Я больше ничего не желаю слышать о том, что кто-то что-то говорит. Я уезжала, чтобы помочь своей подруге. Я объяснила это Франсуа Деве и хотела бы это сказать Жану, но я больше не хочу слышать никаких разговоров об этом. Я вернулась, вот она я, и хочу занять подобающее место в моем краю. И удивляюсь, Годивелла, что вы меня так встречаете. Это тем более странно, что вы говорили, что любите меня…
Годивелла привычным жестом скрестила на груди руки. Ее круглое желтое лицо под черным чепцом скривилось в улыбке и снова стало похожим на печеное яблоко.
— Я вас все так же люблю, мадам Гортензия, но вам не следовало сюда приходить. Это место не для вас.
— Правда? Я ношу имя этого проклятого замка, здесь я вышла замуж, родила ребенка и дважды чуть не умерла. Так скажите же мне, почему я не имею права прийти сюда?
— Потому что никто сюда не ходит. Люди боятся…
— Я уже об этом слышала, и, если я правильно поняла, вы ничего не сделали для того, чтобы рассеять эти страхи. Вы стали хранительницей этих руин, которым нужна лишь тишина. И Жан заразился этим. А теперь вы стараетесь отвадить отсюда самых близких, самых верных друзей, таких, как Франсуа Деве, и даже меня! Почему? Что за проклятый культ покойного маркиза создаете вы здесь?!
Годивелла быстро осенила себя крестным знамением и сильно побледнела. Гортензия заметила, как задрожали ее руки.
— Не говорите таких страшных вещей, мадам Гортензия. Мы здесь такие же верные христиане, как и вы, и не создаем никакого культа, кроме господа. Но было бы лучше, если бы вы уехали отсюда…
— Я не понимаю, почему. Я приехала увидеть Жана, и я его увижу…
— Его здесь нет. И не знаю, вернется ли он сегодня.
— А где он?
— Клянусь крестом моей матушки, я не знаю.
Он — как ветер. Он уходит куда хочет, и я не имею права…
Гортензия удивленно взглянула на старуху.
— Вы не имеете права? Какой вы вдруг стали уважительной, Годивелла, к человеку, которого вы когда-то ни во что не ставили!
— В нем кровь Лозаргов. Этого достаточно, чтобы его уважала старая служанка дома, — проворчала старуха, и лицо ее снова стало непроницаемым.
