Дженнифер Хеймор - Соблазнительное предложение

Она вскинула брови.

– Я думала, мы подождем твоих братьев и Эзме.

Братья и сестра навещали его каждый день. Даже Тео и Марк приехали из Кембриджа. Слова Сэма о братской любви до сих пор звучали в душе Люка. Впервые в жизни он смог оценить то, как его братья и сестра проявляют любовь.

Трент брал на себя дела – например, аннулирование брака. Сара окутывала его материнской заботой. Сэм являл собой уверенность и неизменность. Эзме суетилась, заламывала руки, а потом начинала что-то лихорадочно записывать в блокнот, который постоянно носила с собой. Тео и Марк болтали о всякой ерунде, рассказывали анекдоты, над которыми Люк смеялся так, что начинали болеть швы, и снова и снова просили его поведать им историю о том, как он «спас Эмму и победил подлого и низкого Роджера Мортона».

И еще возле него всегда была Эмма. Всегда рядом. И любила его в своей спокойной, неизменной манере.

– Я не хочу ждать, – сказал Люк. – Хочу встать только с тобой. Хочу пройти в гостиную и встретить семью там, а не в спальне.

Она просияла.

– Думаю, это чудесно! Они все будут просто счастливы увидеть тебя здоровым.

Всю прошедшую неделю Люк вел себя беспокойно и рвался скорее встать с постели, но доктор сказал: «Нет», рана еще не до конца зажила. И Эмма, как делала это с первой ночи, заявила, что он будет выполнять распоряжения доктора беспрекословно.

Она выскользнула из постели, подошла к той стороне кровати, где лежал Люк. Он медленно сел, чувствуя, что рану тянет, но она не болит. Эмма взяла его за руки, чтобы поддержать, но Люк прекрасно знал, что он для нее слишком тяжелый. Впрочем, это ничего не значило – он вполне способен сам выдержать вес собственного тела.

Все так же медленно он спустил ноги с кровати. На нем были только панталоны и рубашка, которую он никогда не снимал на ночь.

– Отлично справился! – сияя, воскликнула Эмма.

Он радостно улыбнулся.

– Больно?

– Совсем нет.

– Вот и хорошо, – выдохнула она. – Вчера вечером Болдуин приготовил для тебя одежду. Помочь?

Последние три недели, полные боли, прошли тяжело. Должно быть, Эмма насмотрелась на кровь и воспаленную плоть достаточно, чтобы ей хватило до конца жизни. Тем не менее Люк, хотя она не отходила от него ни на шаг, умудрялся по-прежнему прятать от нее свою спину. Он просил Эмму отвернуться, когда Болдуин помогал ему переодеться или купал его, и Эмма с готовностью соглашалась, но в ее взгляде проскальзывали боль и обида.

Но сегодня… сегодня первый день его новой жизни. По крайней мере Люк очень на это надеялся. И сегодня он должен показать ей то, что до сих пор прятал.

– Да, – хрипловато произнес он. – Пожалуйста, помоги мне одеться.

Она удивленно приподняла брови, но тут же вернула своему лицу безмятежное выражение.

– Я велю принести таз с водой и салфетки. – Она спокойно встретила его взгляд. – Позволь мне сделать это для тебя, Люк. Ты будешь чувствовать себя намного лучше.

В ее словах скрывался более глубокий смысл, и Люк все понял. Эмма никогда ничего не говорила по этому поводу, но так же, как и он, знала, что Люк не просто так не снимает в ее присутствии эту рубашку.

– Хорошо, – согласился он, и сердце внезапно забилось сильнее. Единственный, кто видел шрамы у него на спине, это Болдуин, но он никогда не упоминал о них.

Эмма на минутку отошла, чтобы звонком вызвать Делейни, а потом поговорить с ней. Спустя несколько минут горничная с Болдуином внесли в спальню таз с водой, мыло и несколько полотенец.

– О сэр! – воскликнула Делейни, увидев, что Люк уже сидит. – Как здорово видеть вас на ногах.

– Спасибо, Делейни, – отозвался он, взглянул на Болдуина, и ему показалось, что на непроницаемом лице слуги промелькнула улыбка.

– Искупать и одеть вас, милорд? – спросил Болдуин.

– Нет. Это сделает мисс Андерсон. – Теперь, после аннулирования брака, Эмме была возвращена девичья фамилия.

– Очень хорошо, сэр, – бесстрастно произнес Болдуин. Они с Делейни вышли, осторожно прикрыв за собой дверь.

Эмма улыбалась Люку. Он словно примерз к месту, пытаясь побороть зарождающийся страх, но ее улыбка помогала оттаять. Придавала ему смелости жить дальше.

Эмма показала на рубашку.

– Позволь, я помогу тебе снять ее.

Не торопясь, нежными руками она развязала тесемки на вороте, взялась обеими руками за рубашку и потянула вверх.

Люк сидел, как одеревеневший. Господи! У него не получится!

– Подними руки, – пробормотала Эмма ласково.

Невероятным усилием воли он подчинился. Эмма стянула рубашку через голову и положила на кресло. Повернулась и проверила повязку.

– Замечательно. Не кровоточит.

Она отвернулась, чтобы намочить в горячей воде салфетку и намылить ее, а затем снова подошла к Люку и подняла руку, готовая вымыть его.

Люк остановил ее, схватив за запястье.

– Эм… – промолвил он срывающимся голосом.

Эмма тяжело дышала, грудь ее вздымалась и опускалась. Она тревожно посмотрела Люку в глаза.

– Я знаю, Люк.

Не понимая, он наклонил голову набок.

– Я знаю, почему ты никогда не снимаешь при мне рубашку.

– Что? – с трудом прохрипел он.

– Я видела один раз. Вскоре после того, как мы приехали в Лондон. Ты проснулся от кошмара и снял рубашку. Начал мыться. – Она помолчала и срывающимся голосом добавила: – Я видела шрамы.

Люк уставился на нее, не в силах шевельнуться, не в силах произнести хоть слово. В голове словно раздавался рев. Она знает. Она знала все это время!

Эмма взяла его лицо в свои ладони, погладила большим пальцем небритую щеку.

– Я не стала упоминать об этом, потому что не хотела тебя торопить. Понимала, что ты расскажешь все сам, когда будешь готов. – Умолкла, затем спросила: – Сейчас ты готов?

– Я… – Люк откашлялся. – Не знаю, – хрипло произнес он, отпуская ее запястье.

Эмма положила салфетку в таз, села рядом с Люком на кровать и прижалась к здоровому боку.

– Это старый герцог, да? Это он оставил у тебя на спине такие шрамы?

– Да.

– Ты говорил мне, что он тебя бил, но это совсем другое.

– Да. – В горле пересохло, и собственный голос показался Люку таким же хрупким, как осенний лист – любой прохожий может с легкостью раздавить его башмаком.

– Что он делал?

Люк прерывисто выдохнул и зажмурился.

– Он меня жег.

И его голос был полон страдания перепуганного мальчика, вынужденного терпеть эту боль.

– Чем?

– Сигарами, – пробормотал Люк. Внутри накрепко сплелись страх и стыд. Он не хотел рассказывать об этом никому. Черт, да никогда и не рассказывал, хотя мать, похоже, догадывалась. Но даже она никогда не заговаривала на эту тему.