Розалинда Лейкер - Позолоченное великолепие
Хейнс обрадовался, что получил отсрочку и достаточно искренне выражал свою благодарность. Томас не сомневался — впредь Хейнс станет утолять свою неуемную жажду лишь после того, как товар будет доставлен по назначению. Ничего страшного не случилось, если не считать зеркала. Томас вздохнул и пошел к конторе распорядиться, чтобы клерк получил страховую сумму. Но едва он достиг порога, как возникла суматоха. Из дома торопливо вышла Кэтрин и по пути столкнулась с одним из учеников, который только что освободил завязки на мешке с гусиными перьями, после чего в воздух поднялась настоящая снежная буря, скрыв все из виду. Томас обрадовался, что Кэтрин не упала, подбежал к ней, чтобы убедиться, не случилось ли с ней чего-либо. Он уже думал, что она будет смеяться над таким казусом, но было достаточно бросить один взгляд на ее вытянутое, побелевшее лицо, чтобы понять, почему она так торопилась разыскать его.
— Возвращайся домой, — сказал он, поддерживая ее за локоть. — Я пошлю за повивальной бабкой.
Остаток дня тянулся мучительно долго. Как Томас и ожидал, Кэтрин держалась храбро, но проходил час за часом, а боли нарастали, отнимая у нее силы и выдержку. Близился вечер, работники тихо расходились по домам, большинство из них были семейными людьми и сочувствовали хозяину, который смотрел неподвижным взором, когда приглушенные крики молодой жены проникали сквозь окна комнаты, где она лежала. Как обычно, Томас закрыл ворота и повесил на них замок, но не мог съесть ужин, который ему приготовила Кэтрин еще утром и, накрыв его марлей, оставила в прохладной кладовой. Еда застревала у него в горле. К несчастью, женщины не пускали его к жене, одна из них все время запирала дверь на засов, а другая в случае надобности приносила новое постельное белье, или горячую воду, или еще что-нибудь из кухни. Он подумал, что его отчаянное выражение лица поведало им о том, что он будет только мешать, и женщины предпринимали меры предосторожности. Он пытался поговорить с Кэтрин со двора через окно, но с внутренней стороны опустили занавески и не открывали щеколду, чтобы он мог сказать ласковое слово или подбодрить жену.
Незадолго до полночи Кэтрин стала надрывно кричать, это были непрерывные ужасные крики, отдававшиеся в его ушах. Он подумал, что сойдет с ума, и стал ходить туда и сюда по мощеному двору, словно лев, угодивший в клетку. Ему все больше казалось, что кричит сумасшедшая, и он вдруг страшно испугался, опасаясь, как бы она не умерла, а эти старые ведьмы не говорят об этом. Томас бросился в дом и стал отчаянно барабанить кулаком по двери спальни, требуя, чтобы его впустили.
— Впустите меня! Откройте дверь или я вышибу ее!
С другой стороны двери на него зашипел чей-то голос:
— Уходи! Это женское дело, тебе здесь не место.
Но Кэтрин услышала его и, когда ее очередной крик достиг пика, с ее уст сорвалось имя мужа. Он, не помня себя, ногой выбил дверь и ворвался в освещенную лампой комнату, где стоял дурной запах и жара. Он не обращал внимания на возмущенные голоса и бросился к постели жены. Лицо Кэтрин среди смятых подушек едва можно было узнать, она испытывала страшные муки, ее каштановые волосы разметались длинными прядями, взмокшее от пота тело едва прикрывала похожая на тряпку ночная рубашка, которую она, борясь с болью, изодрала в клочья. Томас подошел к ближайшему окну и широко распахнул его, впуская прохладный ночной воздух, затем взял жену за руку и, держа ее, опустился на колени возле постели. Она вцепилась в его руку с такой силой, словно он спасал утопающую. Кэтрин не могла говорить. Собрав все силы, которые придало ей присутствие мужа, она напряглась, изогнулась и вытолкнула из чрева его ребенка. Мальчика. У него родился сын! Сын!
Три недели спустя, двадцать третьего апреля 1749 года, Чиппендейлы отнесли своего сына в соседнюю маленькую церквушку Св. Павла. Та вместе с огороженным внутренним двориком была крохотной, если сравнить ее с огромным собором Рена, который находился почти рядом. Сына крестили, ему дали имя отца, но известность он обретет под уменьшительным именем Томми. Один из подарков ко дню крещения пришел не сразу — это была гравированная шкатулка из итальянского серебра, присланная крестной матерью ребенка, которую по договоренности заменила одна из его тетушек.
Мальчик был сильным, здоровым и хорошо рос. Первые несколько недель он редко беспокоил родителей после того, как его клали в колыбель на ночь, что дало Кэтрин возможность посвящать многие вечерние часы сочинению писем с просьбой поддержать «Путеводитель». Однажды вечером Томас помогал Кэтрин сложить и запечатать воском письма, как вдруг она решительно заявила:
— Нам пора приобрести собственный дом. Дело процветает, это место мне порядком надоело. Покупать дом пока нет необходимости. Мы можем снять его.
Томас ничего не сказал и продолжал нагревать воск над пламенем свечи, в воздухе повис аромат мускуса. Если учесть доходы от расширявшегося дела, снять дом будет нетрудно. Это можно было сделать и вначале их семейной жизни, но все дело в том, что его устраивала жизнь рядом с мастерской. Томас с самого начала рассчитывал переехать, когда наступит время и можно будет вложить деньги в мастерскую и жилье в таком месте, которое будет и достойным, и престижным. Другой, менее удачный, вариант его не устраивал.
— Помещения, в которых мы сейчас живем, можно использовать в качестве необходимого тебе дополнительного склада, — продолжила Кэтрин, прибегая к доводу, который, по ее мнению, должен был прийтись мужу по душе.
— Я пока не вижу причин принимать поспешные решения, — беспечно ответил он.
Кэтрин стукнула ладонью по столу и от досады сердито взглянула на него.
— Ты так считаешь? Подумай немного. Я говорю, что у нас есть серьезные на то причины. — Заметив, что в его глазах мелькнула догадка, она тяжело вздохнула, опустилась в кресло и уронила руки на колени. — Да, Томми едва исполнилось девять месяцев, а я уже на втором месяце беременности. В моем чреве уже два месяца растет ребенок. Ты ведь не хочешь, чтобы я воспитывала второго ребенка в этих тесных комнатах.
Кэтрин добилась своего. Они нашли дом в Кондит-Корте, на Длинном акре. Это был приличный дом и вполне их устраивал. Для Томаса самое главное состояло в том, что дом находился почти рядом с мастерской. Кэтрин так обрадовалась, что переселилась, и даже не возражала против скромной мебели. Она сама изготовила занавески, а один из работников Томаса — тот, кого звали Хейнсом, развесил их. Она хорошо понимала, что новое жилище не очень обрадовало Томаса, поскольку он представлял переезд в совсем ином свете.
