Ева Наду - И пусть их будет много
Будь она проклята, эта невозможная женщина, прельстившая его когда-то своей загадочностью. Будь она проклята!
Филипп обернулся, взглянул на постель. Простыни были скомканы, будто он не спал эту ночь. Будто воевал с кем-то. Провел рукой по щекам — отросла щетина. Надо побриться. Привести себя в порядок. И принять, наконец, решение. Жосслен прав: эту историю надо завершить.
Через полчаса, взглянув на себя в зеркало, кивнул — вот теперь уже ничего. Сносно. Можно и на люди показаться.
Внизу его встретил Мориньер — как всегда элегантный и подтянутый. Встретил легко, радостно — будто не было этих двух нескончаемых дней позора. Произнес пару ничего не значащих фраз. Взмахнул рукой:
— Вы позволите пригласить вас к столу, Филипп? Пока вы спали, простите мне мое нахальство, я распорядился подать сюда холодного мяса и вина.
— Вы еще не ели? — виновато воскликнул Филипп.
— Бросьте! Конечно, я поел. — Он улыбнулся. — Во время стихийных бедствий каждый заботится о себе сам. А теперь вот, почувствовав, что жизнь до самого ужина гарантированно не покинет меня, я готов позаботиться и о вас.
Филипп сел за стол, положил на тарелку кусок мяса. Долго на него смотрел. Есть не хотелось. Поднял взгляд на друга:
— Давайте, что уж… Вы ведь хотите меня о чем-то спросить?
— Ну, разве что поинтересоваться, как вы спали?
— Отвратительно.
— Это заметно, — снова улыбнулся.
Добавил мягко:
— Вам следует, наконец, взять себя в руки. Предаваться отчаянью — бесполезное занятие.
— Жосс, вам хорошо говорить! Вы не женаты! Вы свободны! Вы вольны поступать так, как считаете нужным. Вас не обманывала жена, и на вашей голове не растут ветвистые рога. Как вы можете рассуждать о том, о чем не имеете ни малейшего представления? Вы сказали вчера — вам жаль девочку? Так забирайте ее? Я отдаю ее вам! — произнес, распалившись.
Произнес и изумленно откинулся на спинку кресла, поймав странный взгляд, брошенный на него Жоссленом.
— Вы считаете это неплохим решением, не так ли?
— Я пошутил, — уныло ответил Филипп. — И я в растерянности. Я знаю, я чувствую, что мои теперешние несчастья произошли оттого, что однажды я поступил неверно. Более того, я поступил нечестно, подав себе и ей надежду, что мы можем быть счастливы. Мне следовало смотреть дальше.
— Теперь поздно об этом сожалеть, — пожал плечами Мориньер.
— Я знаю. И знаю, как я поступлю. Если нельзя развязать этот Гордиев узел, его следует разрубить.
Он заговорил. Оживился как будто, приободрился.
Жосслен слушал его. И чем дольше слушал, тем энергичнее качал головой.
— Нет, Филипп. Вы недооцениваете вашу жену. Вам не удастся отнять у нее ребенка. Она никогда не отдаст вам девочку.
— Тогда я отправлю ее в монастырь, — в сердцах вскричал Филипп.
— Temperata severitas, — насмешливо улыбнулся Жосслен. — Умеренной суровости требую я, как требует Августин.
— Освободите меня от латыни, Жосс, — огрызнулся Филипп. — Не вы ли уже второй день упрекаете меня в том, что я откладываю принятие решения? Не вы ли?
— Да, но прежде вы умели правильно оценить ситуацию. Сделайте же это и теперь. Что мешает вам?
В открытое окно до них донесся громкий требовательный плач ребенка. Мгновение — и тут же все стихло, словно невидимая рука зажала ребенку рот.
Филипп заглянул в темную глубину глаз своего друга.
— Моя ненависть. Она застит мне глаза. Я не могу спать. Я не могу есть. Я думаю только о том, что меня предали. И понимаю, что с этим унижением мне придется теперь жить. Это разрушает меня. Я понимаю, что останусь неотмщенным. Мне некого вызвать на дуэль и убить, чтобы почувствовать успокоение. Я не хочу причинять боль ей, — встретив насмешливый взгляд друга, воскликнул, — да-да! Теперь, когда мой разум вернулся ко мне — не хочу, потому что она женщина и моя жена. Но я знаю свои силы, я не смогу видеть рядом с собой этого ребенка. Несчастного, как вы говорите, ребенка, но ребенка мятежника.
Мориньер откинулся на спинку кресла, покачал головой укоризненно:
— Фи! Какие мелочи вас беспокоят! Ребенок мятежника! По крайней мере, вы не сможете упрекнуть ее в отсутствии характера. Даже если девочка возьмет от отца и матери совсем понемногу — она будет крепким орешком.
— Вы смеетесь? Вам смешно?! А мне невыносима мысль, что моя жена, женщина, с которой я когда-то делил постель, отдавала себя, свое тело, свою страсть, свое желание — преступнику, человеку, поднявшему восстание против законного короля.
— Не путайте любовь и политику, Филипп! Нет никакой разницы между ребенком верноподданного и ребенком преступника, между вашим и моим ребенком. Может, только цвет глаз. Как, вы говорите, выглядит этот Одижо?
И рассмеялся, услышав ответ:
— Темноволос и смугл? Как раз то, что надо!
Глава 32. Отдайте ее мне
Он улыбался, замечая растерянность, в которой пребывал Филипп с тех пор, как он, Жосслен, объяснил ему свою идею.
— Вы говорите: "Отдайте мне ее", — будто просите взаймы лошадь. Я не знаю, что ответить вам, Жосс.
— Соглашайтесь. Вы несчастливы, Филипп. И вы утверждаете, что будете так же несчастливы все время, пока рядом с вами будет находиться эта женщина и ее ребенок. Я знаю вас достаточно долго, чтобы верить, что в ваших словах нет кокетства и любования собственным горем, в которых я мог бы упрекнуть многих в вашей ситуации. Вы сказали, и я принял к сведению. А теперь я высказал вам свою идею — с той же откровенностью, с какой говорили со мной вы. Отчего же мои слова вы воспринимаете так недоверчиво? Неужели когда-нибудь я дал вам повод сомневаться во мне?
— Нет, но…
— Я сказал вам, что готов взять вашу жену под свое покровительство и готов опекать ее и ее дитя так долго, как это потребуется. При этом я обещаю, что графиня де Грасьен будет всегда свободна выбирать свою судьбу. И, возможно, когда-нибудь, — всякое может случиться, — она решит выбрать себе другого… опекуна. Я не собираюсь мешать ей жить полной жизнью. Но я предлагаю это вначале вам, чтобы вы могли принять это, как собственное спасение. Соглашайтесь. Уверяю вас, вы не раскаетесь.
Филипп нервно заходил по комнате.
— Вы смеетесь, Жосс. Вы говорите о покровителях, которых вольна будет выбирать графиня де Грасьен, и предполагаете, что я буду спокоен, наблюдая, как славное имя де Грасьен будут трепать в кулуарах дворцов, где каждый сможет сказать, глядя на меня: "Вот идет тот самый Грасьен, чья жена"…
Он задыхался от негодования, в то время как Жосслен де Мориньер был спокоен, даже как будто холоден.
