Джудит Айвори - Искусство соблазна
Они еще раз переглянулись, улыбаясь друг другу, когда он прошел мимо.
— Umempty-line/aculum <Зонтичное (лат.).>, — сказал Стюарт, отсмеявшись вдоволь.
Эмма зарделась от удовольствия. Ей так нравилось, что Стюарт чуть ли не все знал, как сказать по-русски, по-французски, по-латыни.
Увидев, как ей понравилось это слово, Стюарт сказал:
— Cuniculus.
— А что это значит? — с живостью спросила Эмма.
— Подземный ход, — сказал он с хитрым прищуром и такой усмешкой, что Эмме не надо было объяснять, что это слово как-то связано с сексом. Она отвела глаза.
Хотя любопытство ее только разыгралось. О чем он думал? Кунику... что? Как считалка: «Funiculi-funicula». Попросить, чтобы еще раз сказал? Он не станет. Он действительно не стал ничего объяснять, когда она набралась храбрости и все-таки задала ему этот вопрос несколькими минутами позже. Наверное, это слово не только связано с сексом, но и очень грубое. Стюарт в своем шелковом котелке и с безукоризненными манерами мог говорить самые безумные вещи.
Но он был самым симпатичным безумцем из тех, кого она знала. Безумец ее типа. Им нравилось гулять по залам музея и любоваться картинами в той же мере, в какой хихикать над карикатурными персонажами, явившимися в музей в живом обличье. Создавалось ощущение, что они со Стюартом сделаны из одного теста. В стране, кичащейся своей сдержанностью, они и не думали сдерживать себя ни в чем и были этим счастливы.
Мошенники и ренегаты. Разбойники в душе, даже если один из них заседал в палате лордов. Оба они признавали лишь пределы, которые сами себе устанавливали, и даже эти собственные границы дозволенного были для них весьма зыбкими.
В тот же день Эмма сфотографировалась. Снимок сделал ее приятель. Благодаря его искусству Эмма оказалась изображена на фоне настоящего Рубенса, причем того его полотна, которое в самом деле было украдено, а несколько месяцев спустя найдено. Фотография Эммы на фоне картины Рубенса была перепечатана репринтом так, что создавалась полная иллюзия газетной вырезки. Стюарт снял две тысячи фунтов со счета, которым наконец ему разрешили пользоваться по его усмотрению. Стюарт и Эмма многое успели — подчистили все, что еще оставалось подчистить, и теперь во всеоружии могли дожидаться приезда Леонарда. И с каждым проведенным вместе часом они все более привязывались друг к другу. Им было так хорошо вместе, что теперь уже казалось невероятным то, что они могли так яростно ссориться в начале знакомства.
— Эмма, не исчезай, когда все закончится, — прошептал ей Стюарт в темноте кареты. Они остановились у тротуара. Она должна была вновь пересесть в кеб и вернуться к себе в отель уже одна. — Мы любовники. Признай это. Давай будем играть в пикл-тикл до тех пор, пока... Ты никогда не говорила мне, как ты это называешь, — чтобы подразнить ее, сказал он.
Эмма заметила странную особенность их отношений, которые в действительности стали гораздо теплее, чем были раньше: чем свободнее, раскованнее и счастливее чувствовал себя Стюарт, тем хуже было у нее на душе.
— Coitus, — сказала она. — Половой акт. Я пользуюсь для этого взрослыми названиями. — Она подалась вперед.
Женщина, готовая выйти из экипажа.
Он прижался к ней плечом, погладил по руке.
— О, мои извинения, — прошептал он. — Мы уже взрослые, как это мило. — Ему так нравилось ее мучить, что он просто не мог отказать себе в этом удовольствии. — Конечно, твои определения отдают клиническим диагнозом, ты ведь сама это. Чувствуешь, верно? Взрослые, но несколько неуклюжие, если не сказать — заумные. — Он рассмеялся.
— Это не смешно. От этого бывают дети.
— Ах, — более серьезно и сдержанно ответил он, — если ты... если выяснится, что ты... — Он нахмурился и посмотрел в темноту. Ее кеб остановился возле них. Он прошептал, когда она уже совсем собралась выходить: — Ты еще не знаешь, беременна ты или нет?
— Не знаю. Но я не думаю, что я беременна.
— Хорошо. Незачем заранее беспокоиться. К тому же я человек ответственный, тебе не придется справляться с этим в одиночку. Просто дай мне знать, если... Ну, ты понимаешь.
Она усмехнулась.
— Какое утешение! Если я беременна, то ты не станешь отказываться от того, что ребенок твой. Но я непременно припомню тебе твою ответственность, когда злые люди будут переходить на другую сторону, лишь бы не оказаться рядом со мной и моим бастардом.
— Почему ты злишься? Пока еще никакого бастарда нет. А что касается злых людей, то тут ты права. В Малзерде, например, их полно. Достаточно для того, чтобы уродливая, перепуганная женщина боялась выходить из дома.
Эмма снова присела на край сиденья, стараясь его разглядеть. Она видела его колени и верхнюю часть туловища, но лицо и плечи оставались в тени. Она не знала, какое у него выражение лица.
Он говорил о своей матери. Действительно, в деревне были те, кто относился к ней ужасно, кто обзывал ее, насмехался над ней. Эмма сама узнала, что есть женщина по имени Анна-Уродина, задолго до того, как услышала ее настоящее имя, титул, историю, она узнала о том, насколько эта женщина уязвима, раньше, чем поняла, что эта Анна обладала таинственной, непостижимой властью. Виконтесса жила отшельницей и если и выходила из дома, то быстро убегала, стоило ей с кем-то встретиться. Она всегда чувствовала себя изгоем — ей не прощали ее уродства и ее странности.
— Я не могу защитить тебя от злых людей, потому чтоони везде, но я сам был бы добр к тебе. Это я могу обещать.
— Прекрасно, — сказала она, — если я беременна, ты можешь на мне жениться.
Он сложил руки на груди и молча и пристально смотрел на нее.
— Не настолько добр, — сказал он в конце концов.
Конечно, он ведь сноб, подумала Эмма. Надменный представитель высшего класса — «их», как называла этот слой ее мать. Он полагал, что нет ничего предосудительного в том, чтобы поиграть в пикл-тикл с местной фермершей, — он ведь человек ответственный, и тот факт, что его представление об ответственности делает из женщины шлюху, ничего не менял.
Однако Стюарт мыслил совсем не так, как это представлялось Эмме. Он вздохнул про себя, глядя, как она выходит на освещенную фонарями улицу, чтобы пересесть в кеб.
Стюарт страдал от того, что был романтиком. Он хотел жениться на женщине, которую полюбил. Полюбил всем сердцем, безоглядно. И только любовь могла бы послужить поводом для брака. Он хотел такой брак, как...
Как у кого? Как чей? Разумеется, брак его собственных родителей был хуже, чем кошмар.
Внезапно ему снова припомнились Станнелы. Смешная пожилая пара с их запоздалой елкой. Такие улыбчивые, такие довольные друг другом, такие целеустремленные в едином порыве. Он искренне любовался ими. Как все начиналось у них? Что невидимо соединяло их все эти шестьдесят семь лет?
