Екатерина Левина - Соловей для черного принца
— Спасибо, что признали это, — насмешливо поблагодарила я ее.
— Вижу, тебя смешит наш разговор. Однако я могу простить твою легкомысленность, учитывая твои молодые годы и, как ты сама призналась, невоспитанность. Я же хочу предложить союз. И если ты хотя бы вполовину так умна, как о себе думаешь, то примешь мое предложение.
— Я вряд ли могу отказать вам, не обидев вас, — ответила я. — Но, знаете, все же не стоит! Я очень несдержанна, и, если меня что-то не устроит, то могу натворить много такого, о чем впоследствии буду жалеть.
— Нахалка! — ее губы сжались в жесткую линию. — Зачем делать вид, будто мы испытываем друг к другу симпатию? И все же я готова протянуть руку тебе, чем видеть, как нищий выродок хозяйничает на землях наших предков. В какой-то степени я даже довольна, что ты появилась в Китчестере. Естественно, мне жаль Эдварда. Он всегда был не слишком стойким. Боюсь, это можно сказать о многих в нашей семье.
Я посмотрела на ее прямую спину и позволила себе заметить:
— Но вы явно не страдаете таким недостатком.
Снисходительно улыбнувшись, леди Редлифф дала понять, что разговор окончен. Она сказала мне все, что собиралась. По ее виду я поняла, что у нее нет никаких сомнений в том, что я с признательностью приму ее предложение. На ее властном лице была высечена такая непоколебимая уверенность, которая свидетельствовала о том, что она не привыкла к возражениям. Похоже, я должна была безмерно благодарить ее за оказанную мне честь и доверие.
Когда старуха позвонила в колокольчик, Джордан тут же предстал пред нами, церемонно раскланявшись на пороге, и с каждым поклоном все выше задирая свой острый подбородок.
— Проводите мисс Сноу в комнату к милорду, — повелела леди Элеонора, указав на меня скрюченным пальцем, как будто сам мужчина не поймет, кого из нас ему следует проводить.
— Граф в это время отдыхает, будь добра не задерживаться у него. Джордан проследи!
С невыразимым почтением на лице, дворецкий еще раз согнулся пополам. Я вслух выразила сожаление, что столь выдающийся талант прозябает в услужении, вместо того чтобы блистать яркими ролями на подмостках лондонского театра. После моих слов Джордан на миг забыл о своей безответной страсти к потолочным балкам, и опустил подбородок, с легким замешательством взглянув на меня. Элеонора же надменно отчитала меня за грубость.
На прощание я не удержалась и подлила масла в огонь:
— Я подумаю над вашими словами, леди Редлифф. Но не обещаю, что мой ответ будет положительным. Вы сами сказали, что мы не испытываем друг к другу симпатии, так надо ли лишний раз насиловать себя, идя на соглашение друг с другом.
С дедом я пробыла всего несколько минут, хотя именно с ним мне хотелось провести побольше времени. Его комната находилась внизу, и мы опять преодолели множество лестниц и коридорчиков, пока добирались до нее. Обстановка в спальне деда была самая простая, если не сказать скудная. Разобранная кровать, кресло-качалка у камина, комод с парой канделябров на нем и низкая тумбочка у изголовья с ворохом газет. Единственное, что приковывало внимание, были две облезлые медвежьи шкуры, расстеленные на полу перед кроватью и у камина. Старик полулежал на огромных пуховых подушках, почти полностью утопая в них. Его маленькое тощее тельце покрывала просторная ночная сорочка, а на голове восседал, гордо торча вверх, штопанный колпак. Увидев меня, он не скрывал радости. Тут же взбодрился и хотел подняться, чтобы переодеться и принять меня по всем правилам. Но я воспротивилась.
— Что вы, если я помешаю вашему отдыху, то цербер за дверью, доложит обо всем Элеоноре. Он когда-нибудь снисходит до того, чтобы общаться с людьми, как обычный человек? Или же он так и родился с задранным вверх надменным подбородком, и тут уж ничего не поделаешь?
Старик захохотал, весело поглядывая на дверь. И нарочито громко сказал:
— Боюсь, Джордан слишком долго проработал у нас — его организм уже отравлен миазмами китчеровской спеси и высокомерия. И потом, мы держим небольшой штат прислуги, но даже такого количества достаточно, чтобы человек, командовавший ими, ощутил вкус власти.
Мы разговорились, не замечая, как летит время. Я сказала, что принимаю его приглашение и после завершения учебы, приеду сюда. Но мои слова почему-то не обрадовали деда. Наоборот, в нем появилось непонятное беспокойство. Заметив, это я спросила, в чем дело.
— Слишком долго ждать. Я только что обрел тебя и вновь потеряю на целый год, — попробовал отшутиться дед, но я поняла, что за его словами скрывается нечто большее. Я хотела, чтобы он поделился со мной своими тревогами, но граф снова стал привычно лукавым и довольно щурился, поглядывая на меня.
— Ты разговаривала с Элеонорой? — внезапно спросил дед. — Что она от тебя хотела?
— О, вы уже в курсе?! Новости в этом доме доставляются с ошеломляющей скоростью. И не прикидывайтесь, что не знаете, о чем мы говорили. Я все равно вам не поверю. Я так понимаю, цербер успел и там и тут. Возомнил себя ловкачом Труффальдино?
Но дед уже был настроен на серьезный тон.
— Она ненавидит Дамьяна. И чем больше шансов у мальчика поставить Китчестер на ноги, тем сильнее будет ее ненависть.
— Но почему? Это как пилить сук, на котором сидишь.
— Лучше пусть сук будет спилен, а дерево срублено, чем быть всю жизнь обязанной такому ничтожеству. Ее гордость не просто уязвлена, она втоптана в грязь и заплевана этим выскочкой, оборванцем. Так она считает. Твое появление вселило в нее новую надежду, похоже, она решила воспользоваться тобой, чтобы избавиться от ненавистного мальчишки.
— Хотела бы я знать, как она это сделает. Неужто она думает, что я соглашусь. И вообще в последнее время у меня такое ощущение, что я весьма значительная особа, просто пуп земли какой-то! Нет, целое пупище гигантских размеров! Все чего-то хотят от меня, рвутся заслужить мое доверие, запугать и воспользоваться мной по своему усмотрению!
Он поддался вперед и наклонился ко мне через край кровати. Своими морщинистыми птичьими пальцами, старик дотронулся до моих волос, уложенных на затылке в тугой узел.
— Нельзя настраивать против себя Элеонору. Я сам с ней поговорю. Все привыкли к моему своеволию, и в отличие от тебя, они не могут убежать от меня — а тебя я могу потерять. Я не хочу этого. Я чувствую себя сейчас живее, чем за последний десяток лет. Теперь ты можешь идти.
Сказав это, он пожал мне руку, и, откинувшись на подушки, закрыл глаза. Я всматривалась в его лицо, надеясь прочитать хоть какие-то чувства на нем, кроме все того же лукавства. С нарастающей досадой я поняла, что дед так ни разу и не сказал мне, что будет скучать и ждать моего возвращения. За то время, что я смотрела на него, лицо его, дряхлое и желтушное, расслабилось, пропало сковывавшее его напряжение, и дед глубоко засопел.
