Валери Кинг - Любовное состязание
Не утирая слез, безудержно катившихся по щекам, Эммелайн покинула спальню матери и отправилась к себе в комнату. Возможно, ей придется честно сказать Конистану, что за ужас ждет его в браке с нею. Острая, пульсирующая боль внезапно охватила ее запястье в ту самую минуту, когда она повернула ручку двери. Что ж, теперь по крайней мере она проверит, насколько сильно он ее любит. Интересно, как он отнесется к мысли о том, что со временем ему придется стать ее сиделкой?
На следующее утро леди Пенрит проснулась со смутным воспоминанием о том, что ее дочь нанесла ей ночной визит. Ей стоило немалых и трудов припомнить, о чем шла речь, но, восстановив в памяти смысл разговора, она тотчас же вызвала к себе в спальню сэра Джайлза.
Время от времени кивая, он внимательно выслушал ее пересказ ночного разговора с дочерью. Когда, закончив свое повествование, леди Пенрит захотела узнать у мужа, разумно ли она поступила, сэр Джайлз от души расцеловал ее в обе щеки и ответил:
— Очень и очень мудро, любовь моя! Если эти двое сумеют преодолеть этот рубеж, значит, у них есть шанс стать такими же счастливыми, как мы с вами!
Однако улыбка, сопровождавшая эти слова, слегка затуманилась, когда он добавил:
— Но мне кажется, лорду Конистану придется куда тяжелее, когда он узнает истинную правду. Впрочем, это тоже послужит ему своего рода испытанием, и если он не сможет его выдержать, я предпочел бы не отдавать за него свою дочь.
— Когда же вы намереваетесь открыть Эммелайн правду на то, что она — не наша плоть и кровь?
— Не знаю, — задумчиво проговорил сэр Джайлз. — Но думаю, не раньше, чем она даст согласие (если, конечно, она его даст!) стать женой Конистана!
36
Лорд Конистан откинул за спину черный вязаный подшлемник. Черт с ним, пусть лежит на плечах. Не было сил заставить себя надеть этот капюшон на голову в такую жаркую погоду. Хватит и того, что черная шерстяная туника, которую ему пришлось напялить, достигала лодыжек. Конечно, ходить в средневековом костюме с непокрытой головой не полагалось, но он решил, что лучше уж пойти на это маленькое нарушение правил, чем истекать потом, как вьючная лошадь, после каждого танца! Тунику, расшитую серебром, надо было носить поверх черной вязаной фуфайки с длинными рукавами, туго облепившей его тело от шеи до талии. Ноги тоже были затянуты в облегающее черное трико. Вообще-то ходить в таком костюме было очень удобно, вот если бы только не так жарко!
Он уже собирался покинуть свой сарай, когда услыхал негромкий стук в дверь, и пригласив посетителя войти, был немало удивлен, когда увидел, что это Дункан.
Его брат тоже откинул капюшон на плечи, но, в отличие от туники Конистана, у него на груди был нашит громадный, во всю ширину плеч, а в длину доходивший почти до самого подола золотой крест, придававший его костюму поистине средневековый рыцарский облик. Оглядев наряд Конистана, Дункан вытянул ногу на всю длину собственной туники, доходившей ему до щиколотки, и заметил:
— Полагаю, мы многое потеряли за годы прогресса. Все эти сюртуки и брюки совсем не так хорошо сидят, да и не дают такой свободы движений, как эта власяница.
На этом светский разговор и закончился, но поскольку Дункан продолжал стоять, переминаясь с ноги на ногу и не сводя глаз с Конистана, виконт догадался, что его брат пришел не просто так, а по делу, явно заставлявшему его нервничать. «Какого черта?» — подумал он, чувствуя, как в душу закрадывается скверное предчувствие. Опустившись в одно из красных бархатных кресел в своей приемной, он жестом пригласил Дункана занять второе.
— В чем дело? — спросил Конистан. — Я слишком давно тебя знаю, все признаки неблагополучия налицо. Давай выкладывай, что случилось.
Дункан сел в кресло, держа спину прямо, как манекен. Скулы у него одеревенели от напряжения, и даже дыхание, как показалось Конистану, было затруднено.
— Ну так что стряслось? Говори, не стесняйся. Мы же, кажется, договорились, что между нами нет и не может быть секретов!
Дункан взглянул ему прямо в лицо и подался вперед в своем кресле. Конистан был поражен видом человека, сидевшего напротив него. «Как сильно он изменился за столь короткое время», — подумал виконт, и опять холодок недоброго предчувствия пробежал у него по спине.
— То, что я должен тебе сказать, — начал Дункан, — тебе не понравится. — Он помолчал, как будто собираясь с силами, и продолжал:
— В день моего приезда сюда Эммелайн сказала мне, что ни она, ни ты не властны над моим будущим. И мне понадобилось время, чтобы признать ее правоту. Да, ты обладаешь властью надо мною, и немалой, так как, согласно воле нашего отца, можешь по своему усмотрению лишить меня состояния. Но я твердо решил, что больше не позволю подобного рода обстоятельствам определять мой жизненный выбор. — Дункан тяжело вздохнул и медленно произнес:
— Я помолвлен с Грэйс Баттермир. Мы поженимся, как только получим согласие ее отца.
У Конистана зазвенело в ушах. Опять Грэйс Баттермир. Нет, это невозможно!
— Не могу поверить, что ты говоришь серьезно! — воскликнул он наконец. — Я ду-мал… Ты же говорил, что вы всего лишь друзья! Ты обращался с нею вполне почтительно и учтиво, но и только! Я не видел никаких признаков влюбленности, страсти! Не может быть, чтобы ты был влюблен в мисс Баттермир! Не может быть!
— Так, как ты, я любить не умею, — ответил Дункан. — Я, к примеру, не смог бы объявить о своих чувствах и попросить руки любимой женщины, обращаясь к стропилам конюшенного амбара. Я тебя вовсе не осуждаю, наоборот, это был отличный ход, пожалуй, только так и можно было прошибить броню Эммелайн. Но если ты сомневаешься в моих чувствах к Грэйс, могу лишь заверить тебя, что мое сердце принадлежит ей безраздельно, и — с твоим благословением или без оного — я женюсь на ней, как только мы получим согласие ее отца.
Конистан яростно замотал головой.
— Ты же знаешь, я никогда не признаю этот союз. И тебе отлично известно, что у меня есть на то веские причины.
— Да, — кивнул Дункан, поднимаясь на ноги. — Вот почему я и пригласил твою мать приехать сюда. И свою тоже. Они будут здесь к завтрашнему дню. Надеюсь, это снимет тяжесть с твоей души, и твое сердце забьется для других так же свободно, как оно бьется для Эммелайн.
Последняя фраза прозвучала столь торжественно и загадочно, что, когда Дункан направился к дверям, у Конистана не нашлось слов, чтобы его остановить. Как такое могло случиться? Дункан женится на Грэйс! Завтра приезжает его мать! Ну да ладно, ее он просто не примет, вот и все. Черта с два он позволит Дункану навязывать ему свою волю! И что вообще означает вся эта дурацкая театральщина: «Забьется для других так же свободно»? Почему все видят в нем злодея? Разве он жалел любви или заботы для тех, за кого нес ответственность? Нет, если Дункан думает, что его старший брат просто махнет на все рукой, значит, он плохо знает Конистана!
