Синди Холбрук - Притворщица
Она улыбнулась и прошептала:
— Я… не знаю!
— Но ты должна, — сказал Джош и скрепил свои слова еще одним поцелуем.
Лава вышла из берегов. Элизабет обхватила руками шею Джоша и прижалась к его губам в ответном поцелуе.
Если ту жидкость, что текла сейчас в жилах Элизабет, можно сравнить с кипящей лавой, то с чем же сравнить этот обжигающий, сводящий с ума поцелуй?
Пожалуй, только с яростным июньским солнцем.
Джош прикрыл глаза и, опаленный поцелуем, простонал:
— Все равно-о, ты скоро поверишь мне-е… Элизабет… Боюсь, что мне придется… Ну, ничего, ничего…
Он задыхался, и речь его была бессвязна, но Элизабет все поняла. Все, что должна была, что хотела понять. Переполненная счастьем и неведомыми ей раньше чувствами, Элизабет благодарно прошептала:
— Теперь я верю тебе, Джош.
— Я могу еще стать лучше… — продолжал было самозабвенно бормотать Джош. — Что? Ты веришь мне?
Его мозг каким-то чудом сумел ухватить последнюю фразу Элизабет.
— Да, — кивнула Элизабет и озорно улыбнулась. — Похоже, ты меня убедил.
Джош слабо улыбнулся.
— Правда? — Его улыбка ширилась, росла. Так растет крещендо в летящем к финалу симфонии оркестре. — Правда?!
Он вдруг подхватил Элизабет на руки и закружил ее в воздухе, крича во весь голос:
— Правда! Правда!! И тебе это понравилось!!!
— Джош! — рассмеялась Элизабет. — Поставь меня на землю!
— И ты даже не ударила меня! — продолжал ликовать Джош.
Он резко, моментально остановился и тут же стал необычайно серьезен. Синие озера его глаз стали бездонными и мерцающими.
— Элизабет!
— Да? — замерла она в сладком предчувствии.
— Я люблю тебя, — мягко, чуть слышно сказал Джош. — Я люблю тебя.
Он безвольно уронил руки и тут же стал похож на грустного Пьеро.
— Я… Я знаю, я не должен был говорить этого. Ты не одобришь этих слов, я понимаю… Я… Я, конечно, не достоин такой девушки, как ты… Ах, если бы я мог поведать тебе всю правду! Но не могу… Пока — не могу.
— Джош! — воскликнула Элизабет и облизнула пересохшие губы.
— Но, клянусь, я люблю тебя. И делай дальше со мной, что хочешь! Хоть убей!
Он повернулся и пошел к балконной двери.
Элизабет осталась стоять — ошеломленная, потрясенная, недоумевающая.
Слова — заветные и искренние — рвались у нее из сердца, но не могли, не находили сил сорваться с ее губ. Она не смогла сказать ни одного из тех чудесных и таких важных слов.
Впрочем, не только ее в том вина. Ведь Джош, признавшись в любви, ушел затем так стремительно, что не оставил ей ни секунды на то, чтобы ответить.
— Он танцует только с ней, — пробормотал Эдгар заплетающимся языком и развалился на стуле. — И всего один танец — с моей Амелией. Вс-се время т'нцует с эт-той… Изабель! Как будто она не девка, к'торую может купить кто угодно, а Амелия, на к'торой эт-тот мерзавец должен жениться! Как вам эт-то нравится? А?
— Да, да, Эдгар, я понимаю, — терпеливо и безразлично ответила Дороти. При этом она смотрела вовсе не в ту сторону, куда указывал Эдгар своим дрожащим пальцем, а на балконную дверь. Видно было плохо. Как ни вытягивала герцогиня шею, все равно ей мало что удавалось рассмотреть сквозь плотную толпу танцующих.
— Не вернулись еще? — спросила она.
— Нет, — ответила Тео. С высоты ее роста балконная дверь была видна немного лучше. — Все прекрасно, все прекрасно.
— О чем это вы толкуете? — спросил Эдгар. — Что пр'красно? Нич-чего не пр'красно! Терренс должен танцевать с моей Амелией!
— Но, сэр Эдгар, — быстро ответила Летти, также продолжая смотреть в направлении балконной двери, хотя при ее маленьком росте это было заведомо безнадежным делом. — Как же Амелия может танцевать с Терренсом, когда она танцует с этим симпатичным юношей — сыном Эллингтонов, которого я для нее… ну, одним словом, с… э-э… сыном Эллингтонов?
— Нев-важно, — промычал Эдгар. — Это же не Эллингтон на ней женится, а Терренс. Терренс, правильно? Ну, вот. Я же говорю, что тут какая-то путаница!
— Всему свое время, Эдгар, всему свое время, — сказала Дороти. — А в данный момент нас интересуют Джош и Элизабет.
— Нет, вы только полюбуйтесь на них! — не слушая герцогиню, гнул свое раздосадованный Эдгар, еле ворочая языком. — Тьфу! С-с-см'треть тошно!
— Проклятие! — воскликнула Дороти. — Джош возвращается. Один, без Элизабет!
— Плохо дело, — покачала головой Тео. — Плохо дело.
— Эй, да вы слышите меня? — зарычал взбешенный Эдгар. — Говорю вам, это нужно прекратить!
— Да, да, Эдгар, сущая правда, — рассеянно ответила Дороти, давно перестав прислушиваться к тому, что бормочет эта пивная бочка. — Какого черта он оставил там Элизабет?
— Тысяча чертей! — взревел Эдгар. — Да будете вы меня слушать или нет?
— Ради всего святого, Эдгар, — огрызнулась Дороти, — прекрати шуметь. Сходи вон лучше выпей еще. Охлади свой пыл.
— И пойду! — с пьяным вызовом сказал Эдгар, нетвердо вставая на ноги. — Будь я проклят, если не пойду и не выпью!
Он громко икнул и, качаясь из стороны в сторону, словно рыбацкая шлюпка в семибалльный шторм, направился в дальний угол зала, туда, где призывно светился огромный серебряный котел с горячим душистым пуншем.
— Наконец-то! И Элизабет появилась! — прошептала Дороти.
— Да! И выглядит так, словно ее по голове мешком ударили, — с обычным своим изяществом прокомментировала Тео.
— Дорогая, — всхлипнула Летти, — почему-то все идет не так, как мы думали!
— Внимание! — перебила ее Дороти. — Терренс уводит Изабель из зала!
— Очень вовремя, — нервно сказала Тео. — Очень вовремя.
— Ох, — прошептала Летти, смахивая слезы. — Пусть все будет хорошо! Все должно быть хорошо!
— Господи, я так люблю танцевать! — вздохнула Изабель, направляясь вместе с Терренсом к балкону.
— Еще бы! — засмеялся он. — Ведь ты сегодня самая красивая на этом балу.
Он посмотрел на Изабель влюбленными, восторженными глазами.
— Спасибо, — сказала Изабель и еще раз взглянула на свое платье: блестящий, тугой, смело обнажающий плечи и грудь лиф из алого шелка, переходящий внизу в пышное, невесомое облако кружевных оборок. — Я никак до сих пор не могу прийти в себя от такого подарка герцогини.
— Она начинает любить тебя, — сказал Терренс и подошел вплотную к Изабель. — Впрочем, разве может хоть кто-нибудь не любить тебя?
Изабель потупилась, смущенная близостью Терренса и тем, что на неосвещенном балконе они были сейчас в полном одиночестве. Тело ее еще хранило память о прикосновениях рук Терренса — то легких и нежных во время вальса, то крепких, надежных — во время мазурок и полонезов.
