Элизабет Вернер - Дорогой ценой
– Но ведь тебя свергли клеветой и ложью! – воскликнула Габриэль. – Это должно же обнаружиться!
– Как я могу заставить свет питать ко мне доверие, в котором он мне отказывает? Недавно я принужден был выслушать из уст Рудольфа Бруннова, что потерял право на доверие. Он может с ясным челом встретить всякое обвинение, и его оправдания всегда будут выслушаны, так как все его прошлое, вся его жизнь говорят за него, а моя – осуждает меня. Кто изменил своим убеждениям, тот и товарищей мог выдать. Проклятие того ужасного часа, когда я изменил самому себе, падает теперь на меня и лишает возможности опровергнуть взведенную на меня клевету.
– Но кто же свергнул тебя? Те, ради кого ты все это сделал, кому ты все принес в жертву? О, какая неблагодарность!
– Разве я имею право требовать от них благодарности? – с горьким спокойствием спросил Равен. – Между нами никогда не существовало доверия. Они нуждались во мне для исполнения своих планов, мне они были нужны для того, чтобы я мог подниматься все выше и выше. Мы были постоянно на военном положении. Я довольно часто давал им чувствовать власть ненавистного выскочки, а теперь, когда власть перешла в их руки, они свергли меня.
Я не мог и не должен был ожидать ничего иного, но теперь понял, что Рудольф прав: чего-нибудь да стоит верить в себя и свои идеалы. Кто падает из-за своих убеждений, оставаясь им верным, тот может пережить свое падение. Кто положил лучшие силы своей жизни на дело, которое не только чуждо его сердцу, но которое он в глубине души осуждает и презирает, тому не остается ничего, за что бы он мог ухватиться при падении.
– А я? – с упреком спросила Габриэль.
– Да, ты! – в порыве страстной нежности воскликнул барон. – Ты одна у меня осталась, без тебя я был бы не в силах перенести такой конец.
– Да вообще перенесешь ли ты его? – с тоской проговорила девушка. – Ах, Арно, мне кажется, что и я не в состоянии буду примирить тебя с жизнью, в которой ты будешь лишен того, что составляло ее сущность. Ты будешь изнывать в одиночестве, даже если я буду рядом.
– Оставим это, – мягко, но уклончиво произнес Равен. – Об этом мы поговорим после. Я открыл тебе свое прошлое, чтобы ты знала и его, и меня. А теперь довольно мрачных воспоминаний; они не должны больше отравлять нам этот час.
Он выпрямился, как будто стряхивая с себя мучительные мысли. Этот час в озаренном луной уединенном саду действительно был прекрасен. В дремотной тишине покоились деревья и далекие окрестности. Они не сверкали более в золотом сиянии летнего дня, сегодня долина была скрыта прозрачной дымкой лунной ночи.
У подножия горы мерцали огни в окнах города, крыши и башни которого, ярко озаренные луной, высились на фоне ночного неба. Отчетливо выступали горные вершины, а самые отдаленные из них совершенно исчезали в голубоватом тумане. Бледный свет заливал бесконечным покоем леса, горы и селения. Внизу, в долине, на лугах и полях, лежала таинственная мгла, сквозь которую местами поблескивали изгибы реки. А высоко над всем этим раскинулось небо в своем звездном великолепии. Вся картина дышала мечтательной красотой и глубоким покоем.
И здесь, наверху, над лужайками расстилался загадочный, магический сумрак, в котором лунные лучи ткали свои фантастические образы. И в этих лучах, казалось, оживали поросшие мхом фигуры «Ключа ундин» и шевелились под своим влажным покровом, который то взлетал вверх, то падал вниз снопом серебряных искр, ярко освещенных луной. Ветер стих, и воздух был совершенно неподвижен, но порой что-то шелестело в листве, как будто какое-то таинственное дуновение проносилось мимо и замирало вдали.
Вечер был так тих и ясен, что казалось – снова наступила весна. Душа Равена действительно переживала весеннюю грезу, для него в ней заключалось все блаженство, доступное человеку в этом мире, и он горячо и взволнованно изливал свои чувства, держа в объятиях невинное юное существо, благодаря которому впервые познал, что значат любовь и счастье.
Кто в этот час увидел и услышал бы Арно Равена, тот понял бы, что, несмотря на свои годы и строгую сдержанность, несмотря на все мрачные стороны своего характера, он должен был победить всех соперников, если любил настоящей любовью. Вся давно сдерживаемая страсть и нежность вспыхнули в нем; каждое слово, каждый взгляд говорили о такой пылкой, сильной и глубокой любви, которую может испытывать только сердце зрелого человека, а не юноши. И Габриэль чувствовала это. Крепко прижавшись к Равену, положив голову ему на плечо, она вся отдавалась невыразимому блаженству. Никакие мрачные предчувствия не могли устоять перед очарованием близости любимого человека, перед звучанием его голоса, сопровождавшегося сладкой мелодией фонтана, под музыку которого пробудилась их любовь. «Рай блаженства» теперь приблизился и принял их в себя. Это был час такого полного, чистого счастья, какое человек может пережить только один раз, но который стоит целой жизни…
Внизу, в городе, башенные часы пробили одиннадцать. При этом напоминании барон слегка вздрогнул, потом быстро встал, как будто твердо на что-то решившись.
– Нам пора вернуться в замок, – сказал он. – Становится прохладно, да и тебе не мешает отдохнуть после утомительной поездки. Пойдем, Габриэль!
Она без возражений подала ему руку и последовала за ним. Они прошли мимо «Ключа ундин» и вышли из сада. Калитка закрылась за этой мирной, озаренной лунным светом тишиной, за этим часом блаженства – весенней грезе наступил конец.
В верхнем коридоре замка, ведущем в покои баронессы Гардер, Равен остановился. Все его существо возмущалось против мучительного горя разлуки, но он недаром слышал тревогу в полных предчувствий вопросах Габриэль. Он знал, что малейшая неосторожность с его стороны может все ей открыть и отдать ее во власть бесполезному, смертельному страху. Удар был неизбежен, но пусть лучше он разразится неожиданно.
– Покойной ночи, – сказала ничего не подозревающая Габриэль, целуя его. – Завтра мы снова увидимся.
– Завтра, – с усилием повторил Равен. – О, конечно! – Он нежно поднял головку девушки, так что на ее лицо упал свет висячей лампы, и долго вглядывался в милые черты, озаренные нежным румянцем счастья, и в ясные, лучезарные глаза, вглядывался так долго и пристально, точно хотел навеки запечатлеть в своей душе ее образ. Потом наклонился и поцеловал ее в губы: – До свидания, моя Габриэль, покойной ночи!
Габриэль тихо высвободилась из его объятий и ушла. На пороге своей комнаты она остановилась и послала ему прощальный привет, потом закрыла за собой дверь.
Равен неподвижно стоял на прежнем месте и смотрел туда, где исчез его солнечный луч. Его голос дрожал, когда он тихо произнес:
