Анастасия Дробина - Сердце дикарки
– Это тебе не спится? Я думал – Трофимыч…
Илья присел рядом.
– Чего ты его мучаешь? На что тебе валенки летом? Как хочешь, морэ, а без головы ты.
– Сам без головы, – невнятно отозвался Кузьма, зубами вытаскивая из валенка иглу. – О, зараза, чтоб тебе провалиться… На Сушке за эти штиблеты не меньше полтины дадут.
– Опять, значит, в запой? – помолчав, спросил Илья.
– Опять, – спокойно ответил Кузьма.
– Бросить не можешь?
– Нет.
– Может, не хочешь?
– Может.
– А что тебе Митро запоет?
Кузьма отмахнулся, снова занялся валенком.
– Сколько тебе лет, морэ? – спросил Илья.
– Ой, старый стал, как твоя собака, – усмехнулся Кузьма. – Тридцать два в осенях стукнет. Или нет… Что я, господи… Тридцать три уже.
– Не мальчишка ведь. Бросил бы давно эти глупости, женился бы, детей накидал. Все-таки не свет клином на этой…
– Слушай, брильянтовый, надоел! – вскипел Кузьма. – Что, еще ты мне будешь кишки мотать? Не ваше это дело, ясно? И ее не трожь! Я к тебе небось не лез, когда ты со своим бабьем разбирался!
Валенок полетел в стену, ухнул, выбросив рыжее облако пыли, свалился на пол. На минуту в комнате стало тихо, лишь воробьиный гомон звенел за окном. Затем Кузьма невесело усмехнулся.
– Ладно, не серчай.
– Ничего.
Кузьма сходил за валенком и собрался было продолжить свое занятие, но дверь отворилась снова, и в залу вошли дочери Митро, Иринка и Оля, – в домашних свободных юбках и кофтах, еще сонные, зевающие, с кое-как заплетенными косами. Увидев мужчин, они чинно поздоровались, присели на диван, тихонько, хихикая и прыская в кулаки, начали вспоминать вчерашнюю ночь. Вслед за ними явились молодые парни во главе с Яшкой, которые тут же окружили Илью: им нужен был совет для очередной операции на Конном рынке. Обсуждая с Яшкой бабки и зубы стоящего на конюшне сивого мерина, которому было сто лет в обед, но которого Яшка был намерен во что бы то ни стало сбыть с рук, Илья вынужден был признать, что башка у парня работает неплохо.
– По-моему, парень, доходяга твоя обморочная. Я вчера глазом кинул… По пятну на лбу видать.
– Знамо дело, обморочная, Илья Григорьич. – Яшка скупо усмехнулся. – Я ему вчера на это пятно бородавку восковую пристроил и салом замазал. Если мужик сам не барышник – сроду не догадается!
– Удержится бородавка-то?
– Медведь не оторвет! Да еще, когда толкать будем, надо, чтобы он копыто под себя не подворачивал. Укладывается, худоконок чертов, и подворачивает! Любому лаптю видно, что через год кила будет! Как быть-то, Илья Григорьич?
Отвечая на жадные вопросы парня, Илья то и дело взглядывал на дверь. Комната постепенно заполнялась цыганами, в кухне пыхтел самовар. Пришла Марья Васильевна, спустились Катька и Тина, заглянула Стешка с дочерьми, в окна просунулись разбойничьи рожи братьев Конаковых, вошла Дашка в новом белом платье, и только Маргитки все не было и не было. Когда же в зале появилась Настя, Илья заставил себя повернуться к двери спиной. Хватит… И так уже Настька что-то чует, разговоры эти, мол, когда уедем? – неспроста.
Кухарка Никитишна внесла исходящий паром самовар, и молодые цыгане с писком и смехом бросились к столу. Появились баранки, пряники, пирог с грибами. Цыганки постарше, усевшись возле самовара, не спеша наливали себе чаю. Молодые расхватывали кружки и усаживались кто на подоконник, кто на стулья, кто прямо на пол. Илья с неприязнью отметил, что Яшка со своим стаканом прямиком направился к Дашке на диван. Но там же сидела и Настя, которая ободряюще улыбалась парню.
– Как выспался, чаво?
– Жаль, что полдня продрыхли, тетя Настя! – с сожалением сказал Яшка. – День пропал вчистую! Гриха, идем на Москву-реку, что ли? Хоть карасей потаскать, пока тепло. Все равно до ночи делать нечего.
– Маргитка сказала, что сегодня на Калитниковском солнце пригреет и зябликов ловить можно будет, – сказала Дашка, вертя в пальцах браслет.
Яшка удивленно взглянул на нее, ничего не сказал. Зато, не веря своим ушам, обернулся Илья.
– Что ты сказала, чайори? – переспросил он как можно спокойнее, с отчаянием чувствуя, как останавливается дыхание. Маргитка, чертова девка… Неужто потеряла последний ум, распустила язык со злости, и теперь вот Дашка… Господи, только этого ему не хватало!
– А что я сказала? – равнодушно отозвалась Дашка. – Это Маргитка… Вчера спать ложились – она сказала так, а к чему – не знаю.
Лицо ее, как обычно, не выражало ничего, и Илья незаметно перевел дух. Тьфу… есть все-таки кто-то там на небе. Не знает ничего Дашка. А если Маргитка и заговорила вчера про Калитниковское, это значит только, что сидит она там с рассвета и ждет его. До чего же хитрющая девка… Илья осторожно взглянул на Настю. Та о чем-то разговаривала с Гришкой и, казалось, не слышала слов дочери. Илья закрыл глаза. Ночь прошла, а вместе с ней прошла, утихла вчерашняя злость, забылись грязные слова, и даже Сеньку Паровоза уже не хотелось разрезать на куски. Черт с ним… Ошалел от девчонки, дурак, и знать не знает, что он ей даром не нужен.
– Ну, идем, что ли, черти? – Яшка поднялся с дивана.
– Идем, раз так. Ванька, хватит жрать.
– Сичас, сичас…
Молодые цыгане один за другим потянулись из комнаты. Подождав, пока за последним из них закроется дверь, и помедлив несколько минут, Илья поднялся и вышел. Никто не обернулся ему вслед.
Маргитка ждала его на обычном месте – у полуразвалившейся могильной плиты, на поросших мхом камнях. В высокой траве дрожали солнечные пятна, по растрескавшимся камням скользили ящерки. Ветер, едва шевеливший листву и прячущиеся в траве незабудки, поднимал выбившиеся из кос Маргитки черные завитки, бросал их на плечи девочки, на лицо. Она терпеливо смахивала их, смотрела на пропадающую в траве, едва заметную тропинку. Илья старался подойти незаметно, но стоило его рубашке мелькнуть в кустах акации, как Маргитка быстро повернулась, вскочила, бросилась к нему. Илья и слова не успел сказать – а она уже ревела дурным голосом у него на груди.
– Илья… Ох, Илья… Ох, боже мой…
– Ну, что ты, дурочка? – тихо сказал он.
Маргитка подняла заплаканное лицо:
– Илья! Ты меня любишь еще? Скажи – любишь еще?
Илья смутился: не любил он таких разговоров. И слов таких не любил, но куда было деваться?
– Конечно, люблю, девочка. Зачем спрашиваешь?
Глаза Маргитки сердитыми колючками уперлись в его лицо.
– А что ты мне вчера наговорил, проклятый? Какими словами называл, а?
– Мало тебе еще. – Илья притянул ее к себе, усадил рядом, на плиту. – Еще раз с Паровозом увижу – совсем убью. Чего ему от тебя надо?
Он хотел пошутить, а Маргитка вдруг вздрогнула, опустила глаза, и даже рука ее, сжимавшая ладонь Ильи, вдруг задрожала так, что он испугался:
