Джулиана Грей - В объятиях принцессы
– Бедный ты мой, что они с тобой сделали!
– Кто тебе разрешил рисковать собой? – требовательно вопросил граф.
– Полагаю, мои страдания не имеют значения, – подал голос Олимпия. – Кто я такой? Никому не нужный старик.
– Вы – причина того, что мы все здесь, – огрызнулась Луиза.
– Я протестую. Причина – ты.
– Быть может, вы оба отложите обмен любезностями на потом? – осведомился Сомертон. Он сгибал и разгибал руки, проверяя, как они работают. – Через пять минут явится этот идиот с ведром.
– Ты можешь ходить? – спросила Луиза у мужа.
– Есть только один способ это проверить. – Он оперся о стену и стал медленно и осторожно подниматься. Луиза помогала ему, как могла.
– Спасибо, – улыбнулся граф, выпрямившись во весь рост.
– Как ты себя чувствуешь?
Он устремил на нее взгляд своих невероятных темных глаз. В них отражался огонек фонаря.
– Терпимо, – сообщил он таким тоном, что у Луизы по телу прокатилась жаркая волна и она смогла немного расслабиться.
Он все еще оставался Сомертоном.
– Я тоже могу стоять, – подал голос Олимпия, – если это кого-то интересует.
Сомертон не сводил горящих глаз с Луизы.
– Не особенно, – сказал он, – хотя, конечно, неплохо, что нам не придется выносить отсюда твою тушу на руках.
– Сделай несколько шагов, – сказала Луиза.
– Дорогая, если ты не заметила, дверь наших апартаментов заперта.
Он двигался скованно, держась за стенку, но мог стоять и ходить. Луиза пытливо всматривалась в его лицо, стараясь по его выражению определить, насколько плохо дело, но потерпела неудачу. Его физиономия была израненной, но выражение осталось непроницаемым. Рубашка прилипла к спине и была покрыта бурыми пятнами.
Она почувствовала, как ногти впились в ладонь.
– Я…
Неожиданно граф напрягся:
– Тихо! Он возвращается.
Олимпия и Сомертон синхронно опустились на пол и приняли позы смертельно раненных. Когда в замке повернулся ключ и заскрипели дверные петли, граф жалобно застонал.
– Я принес ведро, герр доктор. Мыло на дне.
Луиза взяла ведро.
– Спасибо, – сказала она и выплеснула горячую воду в лицо стражнику. В следующее мгновение Сомертон оказался на ногах. Он нанес пострадавшему сильный удар в челюсть, а второй – в солнечное сплетение. Мужчина рухнул на пол, издав лишь слабый возглас, который заглушил лязг упавших на камни ключей.
– Быстро! – скомандовал Сомертон. Он поднял связку, отдал ее Луизе, наклонился, вытащил из-за пояса стражника пистолет и сунул его за пояс своих штанов.
Олимпия, пошатываясь, вышел из камеры.
– Куда?
– Направо, – сказала Луиза.
– Уверена?
– Да. Мой отец никогда не использовал это место. За городом есть вполне современная тюрьма. Мы с сестрами любили убегать от Динглби и играть здесь. А теперь пошевеливайтесь. Руки за спину. – И она быстро пошла по коридору.
Граф послушно сцепил руки за спиной, как будто на них все еще оставались кандалы. Олимпия сделал то же самое. Луиза вернулась, схватила дубинку стражника и побежала за ними.
– Вверх по лестнице, – скомандовала она.
Олимпия оперся о стену и остановился.
– Вы в порядке, дядя? – спросила она.
– Да. – Герцог снова завел руки за спину, и они двинулись вверх по лестнице.
Луиза не могла думать о том, что с ними сделали. Если она сосредоточится на сгорбленных плечах Сомертона, пятнах крови на его рубашке, его хромоте или исходившем от обоих заключенных отвратительном запахе, она попросту сойдет с ума, утратит над собой контроль, упадет на камни, зарыдает, и они никогда не выберутся из этого гиблого места живыми.
– Быстрее! На площадке поверните налево. Я открою дверь.
«Лучше восторгайся, – сказала она себе. – Изумляйся тому, что эти мужчины до сих пор живы, могут ходить, и им потребовались секунды, чтобы справиться с шоком, вызванным моим приходом. Их учили и тренировали специально для таких моментов. Ты переживешь это».
Они подошли к двери. Не с первой попытки, но Луиза все же отыскала нужный ключ.
– Куда ведет эта дверь? – спросил граф.
– В наружный коридор, который в конечном итоге приведет к замаскированному входу. Старые слуги говорили, что его использовали для политических заключенных. – Она распахнула дверь.
Коридор оказался длинным, но воздух здесь был намного свежее, и Луиза с наслаждением вдохнула его. Еще минута, и они свернут в тоннель, ведущий к тайному входу. Когда-то она играла здесь с сестрами. Теперь это был путь к свободе.
Она не задумалась, почему воздух здесь свежее, – ведь тайный ход вроде бы не должен был использоваться. Луиза тронула дверную ручку, убедилась, что дверь не заперта, и толкнула ее. Еще шаг, и они окажутся на знакомой, заросшей папоротником площадке, залитой лунным светом. До свободы остался один лишь шаг. И в этот момент она услышала насмешливый голос Гюнтера Хассендорфа:
– Моя дорогая принцесса, как же вы предсказуемы!
– Благородная попытка, – сообщил Олимпия, – хотя и неудачная. Сомертон, сделай одолжение, перестань греметь кандалами. Действует на нервы.
– Уж извини, – огрызнулся граф. – Я рассчитывал, что ты отнесешься к перспективе публичной казни с полной невозмутимостью.
Олимпия отмахнулся:
– В нашем деле всякое случается, мой друг. К проигрышам следует относиться философски. Нас переиграли, только и всего.
Сомертон повернулся к жене, которая сидела на полу, обхватив колени руками. С нее сняли сюртук, и рубашка свободно болталась на тоненькой фигурке.
– Я вытащу нас отсюда, Маркем, клянусь.
– Не стоит говорить банальности, чтобы успокоить меня. Я не ребенок и трезво оцениваю реальность.
– Я не позволю моей жене и еще не родившемуся ребенку умереть на площади на потеху толпе. Для меня это реальность, Маркем.
Луиза подняла на мужа глаза, в которых не было надежды:
– Нет никакого ребенка, Сомертон.
Мир покачнулся. Пальцы графа вцепились в свисающую со стены цепь.
– Нет ребенка?
– Я обнаружила этот факт вскоре после вашего отъезда из Хунхофа.
– Понимаю.
– Так что я и в этом потерпела неудачу. Мне не удалось спасти мой народ. Мне не удалось спасти тебя. Теперь пусть Эмили и Стефани подхватывают знамя, хотя подозреваю, что они не станут этого делать. Я права, Олимпия? Они никогда не думали о своем долге перед страной так, как я. – Она опустила голову на колени. – Но они хотя бы останутся в живых, родят детей и будут счастливы в Англии.
Сомертон взглянул на жену, маленькую и несчастную, и его охватило чувство полной безнадежности. Он, Сомертон, ни разу не встретившийся с врагом, которого не сумел бы уничтожить, или со встречным ветром, который не смог бы обратить вспять, ничего не мог сказать перед лицом ее горя. Как он мог успокоить эту женщину, преданного и благородного Маркема? А ведь ее единственная вина заключается в том, что она ошиблась в выборе мужа. И эта ошибка оказалась для нее роковой.
