Джудит Тарр - Дочь орла
Аспасия, как и Оттон, хотела бы задержаться и увидеть самой, как это будет, но она знала свои обязанности. Маленький Оттон, которому принадлежала теперь империя, был на ее попечении. Пока Аспасия вела его вниз по коридору, тускло освещенному факелами, шум толпы утих. Голос Феофано был слишком слаб и нежен, чтобы разноситься далеко, но глашатай сделал его хорошо слышным. Ее слушали, и слушали в почти полной тишине.
Оттон потянул Аспасию за руку. Она обнаружила, что остановилась, прислушиваясь. Глупо: отсюда она все равно не разберет слов, как бы ни старалась. Она взглянула в широко раскрытые темные глаза.
— Мой отец умер? — спросил мальчик.
Она никогда не говорила детям неправды, даже для их спокойствия. Неожиданно она почувствовала, как на глаза ее навернулись слезы. Она кивнула.
— Тогда я король, — сказал он.
Она заморгала. Иногда он просто ставил ее в тупик своим недетским пониманием.
— Да, — отвечала она. — Ты король.
Он задумался, наморщив лоб:
— Он умер, потому что я король?
У Аспасии перехватило горло.
— Нет, мой хороший. Он умер не потому, что ты сегодня стал королем. Он заболел лихорадкой там, в Италии.
— Я тоже поеду в Италию? И тоже заболею лихорадкой?
По спине ее пробежали мурашки. Она перекрестилась.
— Сейчас ты пойдешь в свою комнату, съешь пряник и расскажешь Гудрун, каково быть королем.
На мгновение ей показалось, что ей не удалось его отвлечь. Он начал было что-то говорить, но остановился и кивнул, соглашаясь. Он вел себя, как обычно, и она отвела его к няньке и пряникам.
Кроме бурно рыдавшей няньки, там был еще некто, кто пытался ее успокоить. Исмаил обернулся с плохо скрытым раздражением. Лицо его прояснилось, когда он увидел, что это она.
— Слава Богу, — сказал он, — теперь хоть прибавится немного здравого смысла.
— Ну, уж конечно, — ответила Аспасия.
Ей хотелось так же кинуться в его объятия, как это сделал Оттон. Но, даже если бы это было возможно, вряд ли такая вольность понравилась бы ему. Она остановила на няньке строгий взгляд:
— Гудрун, это что еще такое?
Гудрун сделала усилие, чтобы овладеть собой.
— Ничего, госпожа, — ответила она, стараясь говорить спокойно, хотя в конце фразы ей пришлось высморкаться. Император не был ни вождем, ни полководцем, как некогда его отец, но у него были свои достоинства. Простые люди любили его. Гудрун оплакивала его вполне искренне, чего нельзя было сказать о вельможах в часовне. Сейчас она подавила слезы и взяла Оттона на руки.
Аспасия, убедившись, что можно не беспокоиться за ребенка, послала за охранником. Он явился не сразу, не менее потрясенный горем, чем Гудрун.
— Охраняй эту дверь, — сказала ему Аспасия. — Позже я пришлю сменить тебя. Пока Смена не явится, не отходи от дверей. Ты понял?
Он кивнул. Она оставила его несколько озадаченным, но гордым непонятным поручением.
Исмаил вышел вместе с Аспасией; не спрашивая ее позволения, он принял роль ее охранника. По правде говоря, ей и не пришло бы в голову возражать. За десять лет, проведенных вместе, они стали понимать друг друга с полуслова. Он не стал тратить драгоценное время на разговоры.
Она искоса смотрела на него, когда они шли через волнующийся, полный людьми дворец. Это был совсем не тот человек, которого она когда-то увидела в Риме, в папском саду. Теперь борода его серебрилась, и в волосах под тюрбаном прибавилось седины. Складки на лице стали глубже: две длинные резкие по углам рта и одна, покороче, между бровей. Однако он все еще оставался стройным и стремительным, нервным, как его арабские кони.
— Ты думаешь, он попытается что-то предпринять? — спросил он, когда они пересекали пустынный двор.
Несколько скворцов переругивались и дрались из-за чего-то лежавшего на снегу. Аспасия присмотрелась и увидела среди мелькания крыльев и желтых клювов кусок хлеба. Как они были похожи на вельмож во дворце.
— Братец Генрих попробует, — сказала Аспасия. — Сейчас как раз тот случай, которого он ждал, как до него ждал еще его отец.
— Но он же в тюрьме, — заметил Исмаил. — Пять лет он в тюрьме, и это бессрочно. Неужели ты думаешь, что сейчас его выпустят?
Иногда она не могла понять, спорит ли Исмаил просто ради спора или действительно верит в то, что говорит. Аспасия повернулась к нему:
— Кто знает, что сделают его тюремщики? Император умер. Наследник — трехлетний ребенок. Его мать все любят, и каждый, у кого есть глаза, видит, что она, как никто, способна править страной, но можем ли мы быть уверены, что эти германцы назначат регентшей ее?
— На все Божья воля, — сказал Исмаил. — Или ты думаешь, что смерть императора наступила не только по воле Бога?
— Я не думаю, что его отравил братец Генрих, — ответила Аспасия. — Германская ненависть для этого слишком прямолинейна и неуправляема. Нет, это Рим убил моего господина Оттона.
Исмаил, нахмурясь, смотрел на скворцов:
— Если бы я был там, может быть, этого не случилось.
Она удержала готовые сорваться с языка слова.
— Ты врач моей госпожи, — сказала она.
— Да. — Его лицо не смягчилось. — Бог знает лучше. Нашей госпоже придется сейчас быть сильнее, чем когда-либо.
Аспасия кивнула. В горле опять стоял комок. Голос звучал сдавленно:
— Германцы были недовольны, что он тратит все свои силы на Италию, где в прошлом году потерпел такое ужасное поражение.
Исмаил промолчал. Эту победу одержали сарацины, мусульмане из Сицилии и Северной Африки, изгнавшие императора с юга Италии.
— Он старался для Германии, — сказала она. — Он дал им в короли своего сына. Но Италия слишком сильно его занимала. Жаль, что он не мог иметь передышку. Хотя бы на год или полгода. Сейчас это…
— Что есть, то есть. — Он плотнее завернулся в плащ, нахохлившись, как рассерженный орел. — Так мы пойдем туда, куда ты собиралась? Или ты хочешь, чтобы мы совсем замерзли?
— Я собиралась усилить охрану у комнат моего короля, — сказала она, с достоинством трогаясь с места. — И идти служить моей госпоже императрице.
— Императрице-матери, — поправил он.
— Императрице-матери, — повторила она. Заставила себя сказать это во имя истины.
Императрица-мать вышла из часовни так торжественно, как могла в этой стране только она. Ее лицо, мраморно-бледное, было похоже на маску своей неподвижностью. Срочные дела были улажены. Гонцы разосланы, заупокойная месса заказана, люди успокоены. Так это делалось в Византии: быстро, твердо и с достоинством. Империя должна чувствовать, что император у нее есть, даже если маленький и только что вступивший на престол.
