Наталия Орбенина - Перо фламинго
– Сразу видно, что в семейном вопросе вы человек не сведущий. Дилетант! – резким голосом заметил профессор. – Любовь многогранна, это не только физическое влечение, не охи-ахи при луне, а большая работа. Да, да, именно работа!
– Не берусь спорить с вами. Прошу вас, успокойтесь, выпейте капель. – Сердюков, видя что у собеседника на лбу выступила испарина и затряслись руки, подвинул ему подносик, на котором плотными рядами стояли флакончики с лекарствами. – Вам которого? Этого? Сколько изволите капель?
Насчитав нужное количество капель лекарства, полицейский передал профессору тонкий стакан. Тот выпил, но продолжал смотреть сердито.
– Послушайте, Викентий Илларионович, почему вы, как мудрый человек, понимая, что в вашей семейной жизни произошли неприятные перемены, не погрузились с головой в науку, ведь у вас такая отдушина? Что скажете о таинственном Альхоре? Вы теперь о нем писать будете?
– А! – вскрикнул Соболев, так сильно, что полицейский подскочил. – Альхор! Нет никакого Альхора! Выдумка! Галлюцинации! Фата-моргана! Побасенки, придуманные для доверчивого мужа, для того, чтобы отвести его внимательный взгляд, затуманить рассудок! Не было его вовсе, не были они там, нет никакого мистического города, нет Альхора!
Он в изнеможении откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Сердюков тихонько приподнялся, вероятно, пришло время откланяться.
– Нет, не уходите! – Соболев открыл глаза и с усилием приподнялся. – Для чего же я вас позвал и все вам рассказал? Как вы думаете, каково жить не только с осознанием потери любви жены, но и с тем, что от безумной ревности ты убил свое дитя? Я хочу уйти поскорее из этого мира. Но я не хочу оставить их торжествовать. Старый муж умер, сын тоже, Зоя более не невестка. Стало быть, Аристов не родня, можно жениться! Нет, милые! Я ухожу, но вы будете знать, что смерть Пети вышла от вашего греха. И пусть она знает это и мучается всю оставшуюся жизнь. И, может, от этой муки наконец поблекнет её проклятая красота! Уж этого страдания она не переступит, я её знаю. Она не посмеет выйти за Аристова! Я сделал вам признание, господин следователь, а теперь поступайте по закону. Арестуйте меня, судите. Я не боюсь суда, ибо мне скоро предстоит суд Божий! Быть может, я еще дотяну до вердикта присяжных, то-то будет забавно все это выслушать! Что же вы сидите, ступайте. Зовите всех, хочу видеть лицо жены и Аристова, когда вы мне предъявите обвинения в смерти Пети и арестуете!
Соболев нетерпеливо махнул рукой и с удивлением увидел, что вместо следователя в кресле сидит его сестра Василиса. Всклокоченная, насупленная, как замерзшая птица. Волосы замотаны в неопрятный пучок, платок повязан поперек груди, как у деревенской бабы.
– Ты! Чего тебе? – спросил он неприязненно. Его всегда коробила неопрятность сестры, её вид деревенской бабы.
– Я же говорила тебе, братец, говорила! – проскрипела сестра. – А ты не верил мне! А коли бы поверил, все бы тогда по-иному вышло, вся жизнь по-иному повернулась.
– Вся жизнь! По-иному! – жалобно простонал Викентий Илларионович!
И тут вспыхнул свет, заблестел начищенный паркет, засверкали зеркала, заиграла музыка. И сквозь нарядную толпу приглашенных прямо к нему навстречу летела трепетная, ослепительная в своей юной прелести и божественной красоте Серна. Он протянул к ней руки, задыхаясь от восторга, музыка смолкла, свет померк…
Серафима Львовна уже более часу сидела около мужниной спальни. Прислуга доложила, что настырный следователь снова пришел к профессору. Она вся изнемогала от неизвестности и тревоги. Что они там говорят, что Сердюков скажет Викентию? Что означают слова, мол, все разъяснится, которые ей передали?
Дверь с тихим скрипом отворилась. Серафиме Львовне нужно было только взглянуть на лицо Сердюкова, чтобы понять, что произошло. Она вскочила, но ноги у неё стали как ватные.
– Сударыня, я скорблю, мне тяжко нести вам эту весть. Ваш супруг только что скончался.
Она затряслась, по лицу побежали тоненькие ручейки слез. Облегчение, стыд, боль, отчаяние, пережитые унижения, несбывшиеся надежды, раскаяние и бог весть что еще, что сразу и не передашь словами, все выплеснулось разом.
– Что, что он рассказал вам? – она взглянула на Сердюкова с опаской и затаенной надеждой.
– Он говорил о неугасимой любви к вам и… о путешествии в Альхор!
Глава тридцать третья
После похорон старшего Соболева минуло почти два месяца. На дворе стоял холод и мрак. По комнатам профессорской квартиры гуляли стужа, одиночество и тоска. Обе барыни-вдовы, старшая и младшая, сидели взаперти, каждая в своих покоях, иногда не говоря ни слова по несколько дней. Прислуга маялась без дел и указаний, печи топили из рук вон плохо, пыль лежала по углам, обед подавался стылый и сваренный кое-как. Словом, жизнь семейства завершилась самым печальным образом. Когтищев сначала было принялся навещать тетку, дабы поддержать и утешить, но встретил такой неласковый прием, что счел за благо более не появляться, полагая, что все положенные воспитанному человеку действия им совершены. Следствие закончилось странным образом. Хоть Сердюков и обещал, что все разъяснится, ничего совершенно не разъяснилось. Полицейский ограничился туманным рассуждением о том, что, вероятно, Петр Викентьевич нечаянным образом то ли обронил на себя, то ли выпил, то ли еще каким-то непонятным образом, соприкоснулся с одним из препаратов Северова. Горе-лекаря для острастки еще немного подержали в кутузке, а потом потихоньку выпустили. Серафима Львовна, сломленная потерями, совершенно не настаивала на продолжении следствия. Зоя же окончательно укрепилась в распространенной среди обывателей мысли о том, что полиция только жалованье зря получает, и что люди туда идут служить самые никчемные и тупые.
Однажды Зоя набралась храбрости и заявила свекрови, что желает вернуться к брату. Серна только равнодушно пожала плечами. Какой прок от этих злых слов, тем более, что упрямый Егор не изменил своих планов покинуть Петербург и отправиться в далекую Африку.
Впрочем, в решении Аристова снова уехать в Африку ей оставалось винить только себя. В день похорон Викентия Илларионовича на паперти церкви, после отпевания, Серафима Львовна покачнулась и чуть не упала. Аристов поспешно подхватил её под локоть. Она оперлась о его твердую руку, он же продолжал удерживать её, желая вести до экипажа. Они стояли рядом всего мгновение, потом Серафима Львовна мягко, но решительно отстранилась:
– Благодарю, Егор Федорович, я сама, – и опустила густую вдовью вуаль, словно закрылась от него. Серафима Львовна пошла одиноко вперед, а Аристов остался стоять с колотящимся сердцем. Вот и все! Она никогда не переступит через ужас своих потерь и переживаний. Её любовь просто сгорела в этом адском огне, истлела душа. Нечем любить! Вероятно, Серна почувствовала этот отчаянный взгляд, потому что споткнулась вновь, остановилась, подняла вуаль, резко обернулась и твердым шагом направилась к Аристову. Тот замер и похолодел. Мнимая надежда ожила и затрепетала. В этот миг к брату скорыми мелкими шажками приблизилась Зоя Федоровна. Но Серна как будто не видела её, она смотрела Аристову прямо в лицо, не отрывая глаз, и вдруг вся засветилась изнутри, словно там вспыхнул огонь. Егор весь устремился к Серне.
