Клаудиа Дэйн - Секрет ее счастья
Луиза подавила его, естественно.
— Понятия не имею, — сказала она, обняв его за шею, чтобы притянуть его к своим губам, чего он неистово избегал, прижимая ее руки к бокам.
Она испытывала удовлетворение от того, что ее корсаж был широко распахнут, но юбка крепко обосновалась у ее лодыжек, и он, казалось, вовсе не рвался повторять представление в гардеробной Хайд-Хауса. В самом деле, она еще никогда не сталкивалась с тем, чтобы Блейксли был так медлителен и упрям. Можно было даже подумать, что он не хотел соблазнить ее.
— Мне казалось, что вы должны знать. Я думал, вы хотите вернуть их любой ценой.
— Почти любой ценой, — сказала она, решив, что бороться таким образом за поцелуй Блейксли было непристойно и, возможно, вульгарно.
Она расслабленно облокотилась на стену и глубоко вдохнула, в надежде, что выпуклость ее груди отвлечет его.
Он и правда, кажется, немного отвлекся, но только на мгновение.
Это было неприятным открытием; она всерьез усомнилась в силе своей притягательности. Как такое возможно? Неужели он в самом деле способен устоять перед ней?
— Я пытался достать их для вас, достать любой ценой, — продолжил Блейкс, не отрывая взгляда от ее декольте, а затем начал плавно спускаться к ее юбкам.
Луиза пыталась придумать способ поощрить ход его мысли, но не могла придумать ничего лучшего, как обхватить его ногами вокруг талии. Она была абсолютно уверена, что такая атака непристойна и вульгарна. Но лучше проигрыш, чем ожидание.
— Да, это было очень мило с вашей стороны, — негромко сказала Луиза, с вожделением глядя на его губы. — Вы добыли их? Жемчуга?
Его взгляд задумчиво переместился от юбок к ее глазам. О, что ж, она полагала, что сможет соблазнить его своими глазами не хуже, чем юбками.
— Вас это так волнует, Луиза?
Что-то в его голосе, какой-то отзвук боли и желания заставил ее забыть и о его поцелуях, и о его руках, и даже о ее юбках, и сосредоточить взгляд на его лице.
Он не был прекрасен, ее Блейкс, не настолько прекрасен и соблазнителен, как Даттон, но он был поразительно мужественен, силен и умен.
А Луиза считала это гораздо более очаровательным и соблазнительным, чем любое прекрасное лицо. Глядя на Блейкса, она едва могла вспомнить смутный образ Даттона и совсем не могла восстановить то, что он говорил. Слова Блейксли украшали ее, подобно драгоценным камням, каждое предложение — золото, каждое слово — жемчуг юмора и проницательности.
Все было так очевидно. Наконец-то она все так ясно увидела, что заставила себя остановиться и подумать. Не слишком удобная привычка, которая, вероятно, не останется у нее надолго.
— Нет, — сказала она, глядя ему прямо в глаза, открывая ему доступ в тайны своего сердца, которое так долго было закрыто, защищаясь от Мелверли. — Мне все равно.
— Ожерелье у меня, вы же знаете, — сказал он, глядя на нее выжидающе.
— И с чем же вы будете носить его, Блейкс? — спросила Луиза, нежно улыбаясь.
— Я могу отдать его моей возлюбленной, — сказал он, подвигаясь к ней ближе, что было очень опрометчиво с его стороны.
Она могла напасть на него теперь в любой момент. Бедный Блейкс, он становился таким невнимательным из-за своей добродетели.
— Вы должны отдать жемчуга только той, кого любите, — прошептала она, притягивая его лицо ближе к своему и целуя его в краешек губ. — Отдайте их вашей матери.
Блейкс засмеялся, обволакивая ее своим смехом и обнимая руками.
— Нитка жемчуга должна, скорее всего, достаточно задобрить Хайда, чтобы он дал свое разрешение. Вы ему нравитесь, представьте себе, — сказал Блейкс, обнимая ее талию одной рукой и медленно задирая ее юбки другой. Наконец-то. — Хайду нравятся рыжие.
— Как и его сыну, — сказала Луиза.
— Как и его сыну, — повторил Блейкс и поцеловал ее.
Тоже давно пора.
Глава 25
Мелверли было совершенно ясно, как и всем в Королевском театре, что Луизу окончательно соблазнил и непоправимо опорочил лорд Генри Блейксли. Не совсем ясно было, как далеко зайдет это дело и, помолвившись с Луизой, женится ли он на ней.
— Должна признать это проявлением ностальгии, — сказала София, нежно взяв Мелверли за локоть, хотя его льняную рубашку давно пора было постирать, — именно в этом театре я утратила невинность с… Ну, я полагаю, будет очень неблагоразумно называть имена, даже по прошествии времени.
И она засмеялась, чтобы разрядить обстановку. Мелверли, как и ожидалось, озадачился.
— Вы же не хотите сказать, что потеряли… Но это невозможно, я ведь знаю, что вы были близки с Уэстлином еще до Даттона.
— О, дорогой, разумеется, я не имела в виду свое целомудрие в буквальном смысле слова, но мою добродетель именно в отношении Даттона. И по-моему, просто ужасно с вашей стороны называть имена. Конечно, Даттон мертв, но его сын здравствует, и вы знаете, какую боль испытывают дети, когда прошлое выставляется им напоказ. А теперь нас с Луизой это объединяет. Как это мило с ее стороны — потерять свою… О, но я думаю, что она потеряла это еще в той прекрасной гардеробной Хайд-Хауса. Я просто должна пригласить плотника взглянуть на мою гардеробную. Она совершенно определенно не служит делу в той мере, в какой могла бы.
Дальше последовало то, чего она ожидала.
Мелверли, который так любил ругаться, бушевать и грубо разговаривать везде, где только мог, заорал на весь театр, тотчас же получив настолько большой успех, что все актеры на сцене забыли о пьесе, чтобы наблюдать и слушать другое, несомненно, более увлекательное представление. Обратившись в сторону ложи Блейксли, он прокричал:
— Вы можете и должны жениться на девушке, Блейксли!
Блейксли появился возле перил, очаровательно взъерошенный, жилет был содран с него, волосы торчали ореолом разврата, и, улыбаясь, он протянул руку назад, чтобы вывести Луизу. Она выглядела как распутница, растрепанная и развратно распаленная. Они сначала улыбнулись друг другу, а затем Мелверли. И тут Луиза выкрикнула со звонкой четкостью через весь театр:
— Конечно, он должен, иначе у меня вообще никого не будет!
Театр взорвался аплодисментами и одобрительными восклицаниями. Это был один из тех редких моментов, когда хорошему юмору рукоплескал весь Лондон.
Руан наблюдал за Софией в ложе Мелверли и даже не пытался сдержать улыбки. Она сделала это. Он точно не знал что именно и почему, но ему был знаком ее теперешний довольный вид, говорящий: «я — сделала — все — как — хотела». Такой же вид у нее был, когда ее дочь была обесчещена Эшдоном, а сейчас София с тем же выражением наблюдала за Луизой Керкленд, обесчещенной лордом Генри Блейксли. Несомненно, Луиза теперь могла забыть о своей страсти к маркизу Даттону. Так просто!
