Эвелин Энтони - Любовь кардинала
– Я победил, да. И я счастлив, Мазарини. Это моя последняя победа, и самая главная! – Он повернулся с улыбкой к собеседнику, и в полуприкрытых глазах сверкнул прежний огонь. – Я сохранил власть, и меня не покинули, как я сначала думал.
– Вас спас тот, кто послал вам этот договор, – заметил Мазарини.
– Да, – ответил Ришелье. – И это самое важное в моем триумфе. Я не умру нелюбимым. Ничто другое меня не страшит. Отправляйтесь к королю. Он вам доверяет, и вы сумеете его успокоить. Мне теперь станет лучше, мой друг. Пусть и ненадолго. Но я успею позаботиться обо всех, кого люблю, и увидеть, как Сен-Мар и его друзья взойдут на эшафот. А сейчас я посплю, Мазарини. Я очень устал.
Маркиз де Сен-Мар и месье де Туа были преданы суду в августе того же года, и суд приговорил их к смертной казни. Фонтрейль в обличье монаха-капуцина бежал из Франции и обосновался в Брюсселе. Герцог Бульонский был схвачен, но получил прощение на том условии, что его жена, герцогиня, сдаст Седан Людовику. Ее угроза передать крепость испанцам или датчанам вынудила короля и кардинала проявить милосердие, которое они и не подумали продемонстрировать по отношению к Сен-Мару. Гастон был отлучен от Двора и лишен права наследования. Он предал заговорщиков с той же охотой, с какой их подстрекал. Летом Людовик очень болел, почти не мог есть и крайне мало спал. Его измотали приступы депрессии, настолько сильные, что он часами сидел, не двигаясь и не произнося ни слова. По мере того как приближался день казни фаворита, здоровье короля становилось все хуже и хуже. Была и еще одна причина для печали, хотя ужасное ожидание роковой потери и отодвинуло ее на второй план. Умерла Мария Медичи.
Она в конце концов поселилась в Колонье, где ее сильно поредевшее окружение проводило дни в безделье и мелких ссорах. Старую королеву разнесло от водянки, и она не знала, куда деваться от долгов, для отдачи которых деньги взять было негде.
Мария настолько пала духом, что написала Ришелье, которому ранее публично грозила снести голову, если доберется до власти. Она умоляла его заступиться за нее перед Людовиком, чтобы тот позволил ей вернуться во Францию.
Получив вежливый, но твердый отказ, Мария Медичи постепенно погрузилась в состояние раздражительной депрессии, усиленной страданиями, которые ей причиняла болезнь. 3 июля 1642 года она находилась в маленьком домике в Колонье, окруженная дамами и кавалерами, сохранившими верность королеве-матери. Она лежала в комнате, полностью лишенной мебели, которая пошла на растопку в холодную зиму. В последние девять месяцев своей жизни королева-мать Франции не имела денег, чтобы купить дров. О ней позаботилась только Церковь, дав ей достойно умереть, если уж никто и не подумал обеспечить Марии достойную жизнь в изгнании. Папский нунций и архиепископ Колоньи проводили старую королеву в последний путь и дали последние напутствия. Склонившись над Марией, нунций произнес:
– Мадам, прощаете ли вы своих врагов в надежде и самой получить прощение?
Мария кивнула и прошептала:
– Прощаю всех. Пусть же и Бог будет добр ко мне.
В этот торжественный момент прощение нелегко далось старой воительнице. Но она завещала свое бриллиантовое обручальное кольцо Анне, чьих детей так и не признала. Мария не сомневалась в незаконности их рождения и так всегда и говорила, но теперь это не имело значения. Ее дорогой Гастон никогда не станет королем Франции, он тоже ее предал – и еще более бесстыдно, чем другие. И вот его, как и других, надо было простить.
– И кардинала Ришелье, – мягко напомнил нунций. – Можете ли вы простить и его, Мадам? Ради спасения вашей души. – Запавшие глаза сверкнули, а разбухшие пальцы стиснули простыню.
– Надо попытаться, Мадам, несмотря на все обиды. Если вы надеетесь получить прощение, – поторапливал Марию Медичи нунций. Послышался вздох, и старая королева отвернулась.
– Я его прощаю. И моего сына Людовика тоже.
Через час она умерла.
В середине октября Ришелье вернулся в свой дом в Рейле. Путешествие получилось триумфальным. Сначала Лион, где во время пребывания там кардинала были публично казнены Сен-Мар и де Туа. Так как министр страдал от многочисленных язв и не мог вынести тряску в повозке, почти весь путь проделали по реке. Там, где приходилось переходить на сухопутный способ передвижения, Ришелье в роскошных носилках несли на своих плечах двенадцать носильщиков. Когда он останавливался отдохнуть в каком-нибудь доме, то стены разбирали, чтобы могла пройти его кровать. В каждом городе кардинала встречали делегации от местных властей. Палили пушки и звенели колокола. В Перпиньоне королевская армия одержала победу, и впервые за многие столетия герцоги Бульонские перестали быть суверенами Седана. Герцогиня передала крепость Мазарини и королевскому гарнизону в обмен на прощение, дарованное ее мужу. Победа и стабильность власти были последними завоеваниями, которые сделал Ришелье для Франции. И мучительное для него возвращение в Рейль стало торжественным маршем победителя, пожелавшего умереть дома.
В Рейле Ришелье навестила Анна с дофином. Племянница кардинала мадам д'Агильон, которую королева никогда не любила, провела ее и маленького принца в салон на первом этаже, где кардинал, ни днем ни ночью не вставая с ложа, принимал гостей и вершил государственные дела. Правительственные чиновники, иностранные послы, различные просители, как обычно, толпились вокруг больного кардинала – как будто подобный человек не мог умереть и расстаться с властью.
У дверей королева повернулась к мадам д'Агильон. Что бы Анна о ней ни думала, но не было никаких сомнений относительно чувств племянницы к дяде: когда она глядела на Ришелье, глаза ее были полны слез.
– Вы можете оставить нас, мадам, – сказала Анна. – Возвращайтесь через пятнадцать минут. Я не стану утомлять Его Высокопреосвященство.
Взяв сына за руку, королева подошла к кардиналу. Они не виделись много месяцев, и Анна оказалась не готова к представшему ее глазам зрелищу. Ришелье лежал на ложе, покрытом великолепными соболями, опираясь на подложенные под спину подушки. Под красной шапочкой его волосы казались белоснежными. Это был старик, измученный болезнью и непрерывной изнуряющей болью. Только глаза остались теми же, какими их помнила Анна. На бледном лице только они и сверкали жизнью. Когда она приблизилась, кардинал улыбнулся и протянул ей руку. Большой аметист соскользнул с пальца, а рука, которую взяла Анна, была холодной и исхудавшей.
– Прошу прощения, Мадам, – сказал он, – что не могу стоя приветствовать вас и дофина. Я не в состоянии двигаться без посторонней помощи.
