Марина Фьорато - Мадонна миндаля
ГЛАВА 32
РУКА, СЕРДЦЕ И УСТА
Амария и Сельваджо направлялись в лес. Едва оказавшись под прикрытием густых деревьев, они сразу крепко взялись за руки, что теперь делали всегда, если их не видел никто из жителей городка. Сегодня Сельваджо прямо-таки тянул Амарию за руку, первым прокладывая путь.
— А куда мы идем? — удивленно спросила она.
Он отвел свои зеленые, точно молодая листва, глаза и загадочно усмехнулся:
— Увидишь.
Амария не стала больше спрашивать. Она просто была счастлива и готова вот так, держась за его руку, последовать за ним, куда угодно. Время от времени она поглядывала на своего любимого — по его лицу метались темные пятнышки теней от листвы, сквозь которую просвечивало солнце.
Сельваджо тоже то и дело оглядывался на Амарию, каждый раз восхищаясь тем, как она прекрасна. В этот сияющий, пронизанный солнцем денек девушка казалась ему воплощением наступающей весны. Да, она вполне могла бы быть самой богиней весны. Кожа ее светилась здоровьем, волосы, тщательно заплетенные в косы и высоко поднятые на затылке, блестели, а над ушами были красиво выложены локоны. В честь весны Амария украсила прическу белыми маргаритками с золотыми сердечками. Платье у нее было зеленое, как трава, эту материю купил ей Сельваджо, продав какие-то свои плотницкие изделия, а Нонна, пристроившись поближе к очагу, быстренько его сшила. Темные глаза Амарии сверкали природной живостью и обещали многое. Она и сама была какой-то очень живой, настоящей, плодородной, точно сама земля! Сельваджо прямо-таки видел, как она лежит с ним в постели, оказываясь то под ним, то над ним, и смеется, разметав роскошные волосы по подушкам. Он также легко мог представить себе, как она носит его ребенка, его детей одного за другим, как постепенно становятся все более округлыми и плавными очертания ее тела… Солнечные зайчики так и плясали у Сельваджо перед глазами, а страстное желание в груди билось с такой силой, что ему порой казалось: еще немного — и он потеряет сознание, так сильно он желал ее. Амария была нужна ему не просто как любовница, а как корень, основа его собственной семьи. Ведь это она вернула его к жизни, уведя от самого порога смерти, возродила все его чувства и желания. Она была той самой библейской плодоносной лозой, и ему хотелось жить с нею долго-долго, чтобы увидеть своих внуков и правнуков.
Они шли по просекам, пересекали поляны, затем долго следовали по течению какого-то кристально-чистого ручья и наконец оказались у pozzo dei marito. Когда Амария увидела знакомый источник и услышала плеск маленьких водопадов, она даже ойкнула от восторга.
— Мы же именно здесь впервые и встретились! — воскликнула она.
Сельваджо только улыбнулся в ответ и подвел девушку к ближайшему озерцу, где, подпрыгивая и сверкая серебристой чешуей, играла рыба. Когда поверхность озерца вновь стала спокойной и ясной, как зеркало, они вместе заглянули в воду, и он, обняв ее за плечи, спросил:
— А ты знаешь, что говорят об этом месте?
— Говорят, что… — Амария вспыхнула. — Если заглянуть в это озеро, то увидишь лицо… своего будущего супруга. — Она говорила как-то странно медленно, запинаясь, точно во сне.
— И что, это действительно так?
Амария внимательно посмотрела на Сельваджо, думая, что он над ней подшучивает. Но лицо его было серьезно, и она вдруг поняла, что и для него это совсем не игра.
— Сам скажи.
— Я думаю, да. — Он повернул ее к себе, и сердце ее так и подскочило, словно та рыбка, которую они только что видели. — Я люблю тебя, Амария Сант-Амброджо, — торжественно промолвил он. И прибавил те несколько слов, которым она научила его в первую очередь: mano — и он взял ее за руку; cuore — и он положил ее руку себе на сердце; bосса — и он нежно поцеловал ее прямо в губы.
Когда они наконец оторвались друг от друга, глаза Амарии были полны слез. Девушка была поистине прекрасна и рассмеялась сквозь слезы, не скрывая радости.
— Идем скорее домой! — воскликнула она. — Мы должны сказать Нонне. — И они поспешили назад через лес, через речку, и на этот раз Амария вела Сельваджо, крепко держа его за руку, через весь город, чтобы все могли это видеть. Она так крепко сжимала его руку, словно не собиралась никогда больше выпускать ее из своей.
ГЛАВА 33
СВЯТАЯ УРСУЛА И СТРЕЛЫ
Бернардино провел мучительную ночь. Он вертелся на соломенном тюфяке, то и дело открывал глаза, и ему казалось, что и наяву под потолком его кельи проплывают жуткие видения: какой-то пожар, пронзительные крики людей, Симонетта в опасности. Наконец ему удалось уснуть, но и с закрытыми глазами, во сне, он продолжал видеть то же самое и проснулся навстречу серому рассвету с мокрыми от слез щеками и паническим ощущением, что больше не помнит лица Симонетты. Встав, он сразу направился в мирскую часть храма, принялся за работу и вскоре услышал, как смолкли утренние песнопения монахинь. Теперь вскоре должны были послышаться легкие шаги сестры Бьянки. Бернардино был уверен, что она зайдет к нему, — она всегда это делала, прежде чем погрузиться в многочисленные повседневные заботы. Сестра Бьянка всегда очень внимательно и серьезно слушала его рассказы о живописи и весьма ответственно относилась к порученному ему делу, а он всегда был рад ее присутствию. Но сегодня он с особым нетерпением ждал ее прихода, так как боялся оставаться наедине со своими мрачными предчувствиями.
Бернардино скорее догадался, чем услышал, что Бьянка уже здесь. Вошла она совершенно неслышно и присела на скамью у него за спиной. Он знал, что если обернется, то увидит ее с молитвенно сложенными руками и изумлением на лице, когда она смотрела, как он, язычник, изображает на стене очередную сцену из Святого Писания так, словно и сам верит в евангелические истории. Душу Бернардино сразу наполнило то спокойствие, которое всегда охватывало его в присутствии аббатисы. Он никогда не воспринимал Бьянку ни как мать, ни как сестру, ни вообще как женщину, хотя бы косвенно имеющую отношение к его прошлым подружкам. Никогда прежде Бернардино не испытывал такого полного равнодушия к представительнице прекрасного пола, и все же их отношения с аббатисой были очень теплыми, дружескими и, к счастью, совершенно лишенными тех сложностей и того невольного вызова, который так или иначе присутствует в общении мужчины с женщиной. Мать Бернардино, либо раздраженно громыхавшая кастрюлями, либо уходившая куда-то с очередным любовником, времени для сына почти не находила. Симонетту он полюбил всем сердцем, но она во имя своего Бога отослала его прочь. А вот сестра Бьянка, ничего от него не требуя, постоянно находила возможность уделить ему время, охотно делилась своими знаниями, дарила утешение и покой.
