Киран Крамер - По велению сердца
— Я тоже вас хочу, — откликнулась она. — Но не могу выйти за вас. Не могу, и все.
Он покачал головой.
— Марша…
Она закрыла ему рот ладонью.
— Тише.
Он сел, подобрав под себя ноги, и она потянулась к нему и села, выпрямив спину.
— Неужели нам нельзя просто наслаждаться друг другом? Так, как мы уже пробовали?
Он вскочил с дивана, и около его губ залегли угрюмые складки.
— Мне этого мало. — Он отвернулся к огню, скрестив на груди руки. Прошло несколько минут томительного молчания, прежде чем он обернулся к ней.
— Умоляю, не просите об этом. — Марша тоже встала. — Просто любите меня, Дункан. Любите здесь, в этом маленьком милом домике.
Его глаза сделались средоточием мрака и света. Не говоря ни слова, он раздел ее, стянув с плеч платье и сорочку. Его язык обежал вокруг каждого соска, прежде чем он начал их посасывать. Губы его источали сладость и жар там, где касались ее кожи.
Она запрокинула голову, упиваясь этой чувственной лаской.
Потом его ладони, восхитительные ладони, двинулись по ее телу вниз. Платье и сорочка оказались на полу, лежа горкой розового и кремового. Марша осталась в одних панталончиках из французского кружева, изнемогая от желания его ласк.
Сначала его пальцы изучали завязки деликатного предмета одежды, мешающего видеть ее тело, а потом он встал перед ней на колени и осторожно спустил ткань вниз, целуя каждый дюйм ее живота, что открывался его губам. Потом настал черед светлых шелковистых волос, за которыми таился вход внутрь ее женского естества.
— О, Дункан! — воскликнула она, упираясь ладонями в его сильные плечи.
Заставив ее раздвинуть ноги, он коснулся языком той жемчужины, которую уже успел полюбить, и осторожно раздвинул пальцами складки женской плоти.
— Вы как цветок, — сказал он, дразня ее разгоряченное тело. — И вы цветете лишь для меня.
Она была с ним согласна, потому что он казался ей солнцем, и она открывалась ему навстречу, купаясь в тепле его обожания, — свободная, прекрасная и живая.
Но когда ее тело готовилось обрушиться содроганиями на его губы и шаловливые пальцы, он вдруг остановился. Взглянул на нее живыми карими глазами и, улыбнувшись, спросил:
— Мне продолжать?
Марша прикусила нижнюю губу.
— Да, пожалуйста, — прошептала она.
— Через минуту. — Его голос резал слух, точно песок. — Сначала нам нужно кое-куда пойти.
— Куда же?
— Наверх, в одну из комнат, предназначенных для гостей. Вы первая. — Он похлопал ее по бедру.
Она невольно рассмеялась.
Дункан зажег свечу возле лестницы и оставил ее там — освещать им путь наверх. По дороге щекотал ее ягодицы, и она смеялась. Дункану даже пришлось ее остановить.
— Держитесь-ка за перила, — приказал он.
Марша повиновалась, и он осторожно поставил ее ногу вверх на две ступеньки. Ей стало не до смеха, когда он вдруг поцеловал ее сзади — легкие, дразнящие поцелуи, от мочки уха, вниз по шее к нежному местечку между лопаток. Пальцы между тем дерзко мяли ее ягодицу, и очень скоро его раскрытая ладонь начала ласкать внутреннюю поверхность ее бедер. Она хватала ртом воздух, потому что голова шла кругом от этой упоительной ласки. Особенно когда он стал ласкать ее грудь свободной рукой, прокатывая сосок между пальцами.
— Дункан, — жалобно сказала Марша, протянув руку назад. Его брюки приводили ее в отчаяние — ей бы коснуться этого могучего, твердого ствола. — Я не могу больше.
— Хорошо, — прошептал он, касаясь губами ее шеи. Пальцы между тем продолжали свою дразнящую игру.
Ей снова пришлось ухватиться за перила — обеими руками. Но он снова остановился, прежде чем ее накрыла волна ослепительного чувственного восторга.
— Я забыл, — сказал он лукаво, и она почувствовала, что сходит с ума от наслаждения пополам с отчаянием. — Нам нужно добраться до одного волшебного места.
Должно быть, он понял, что у нее дрожат колени, потому что миг — и она оказалась у него на руках.
— Дункан! — Она снова засмеялась, пытаясь протестовать.
Но он перебросил ее через плечо, лицом вниз, и преодолел оставшиеся ступеньки с такой легкостью, словно она была не тяжелее перышка.
— Что вы делаете? — крикнула она в пол, наслаждаясь прикосновением его гладко выбритой щеки к собственной ягодице.
— Тащу вас к себе в логово, — ответил он зловеще, ласково гладя ее бедра.
Она инстинктивно вжалась животом ему в плечо — горячее и такое сильное.
— Это несправедливо. — Ткань сюртука заглушала ее голос. — Вы все еще одеты.
— Мы это быстро исправим.
Он осторожно поставил ее на ноги в комнате в сапфирово-синих тонах. Весело горел огонь в камине, пол был застелен золотистым обюссонским ковром. Кровать о четырех столбиках была скрыта сапфирово-синими шелковыми занавесями. Еще там были высокая конторка и секретер с бумагой и гусиным пером наготове.
Марша стояла напротив зеркала высотой от пола до потолка в массивной раме.
— Никогда не видела такого зеркала!
Он встал за ее спиной.
— Оно из одного из залов Версаля, — пояснил он, рассматривая ее отражение в зеркале. — Я хочу взять вас здесь.
Обвив руками ее талию, Дункан поцеловал ее в плечо. Пламя высвечивало их тела слева, а справа царил мрак.
— Взгляните, как вы прекрасны, — сказал он. — Как королева.
— Мне нравится. — Улыбнувшись, она положила его руки себе на живот. — Мы с вами будто на картине. — Обернувшись к Дункану, она поцеловала его жадными губами, и кровь закипела в ее жилах, отдаваясь глухим рокотом желания принадлежать ему и владеть им.
Они целовались в жарком исступлении, сплетая в любовном поединке языки, и она уже ждала иного поединка, иного проникновения.
Но это не должно было случиться. «Нельзя, — твердила она себе. — Ибо тогда он узнает».
— Было бы лучше, если бы вы тоже разделись, — прошептала она ему на ухо и поцеловала под подбородком. Кожа в этом месте была грубее, что показалось ей восхитительным.
— Прекрасная мысль. — Дункан отстранился, чтобы зажечь свечу на конторке.
Когда он снова повернулся к ней, у нее возникло желание сорвать с него одежду, до последней нитки. Он позволил ей начать, расправив плечи, выпрямив спину и слегка расставив ноги. Босые ноги прочно упирались в пол. Марша могла бы сказать, что он нисколько не смущен. И ей очень нравилось смотреть на него в зеркале. Его уверенность приводила ее в восхищение; это было очень по-мужски. Разве можно винить Дункана за то, что он гордится собой, ведь он великолепен! А самое главное — в его глазах горел огонь желания.
