Эльза Вернер - Развеянные чары
Элла задумчиво опустила голову.
— Ты говоришь, что невеста молода и красива, а Чезарио — именно тот человек, который может внушить к себе любовь молодому существу, только что вступившему в жизнь из монастырского уединения.
— Будем надеяться, — серьезно проговорил Рейнгольд. — Второе письмо от Гуго и помечено городком С.
Легкий румянец разлился по лицу молодой женщины.
— Что же, приедет он наконец? — с живейшим интересом спросила она. — Увидим мы его?
Рейнгольд тихо покачал головой.
— Нет, Элла, наш Гуго не вернется; мы и на этот раз должны отказаться от радости видеть его. Вот прочти!
И он протянул жене довольно объемистое письмо.
Первые страницы содержали описание путешествия, отличавшееся остроумием и юмором, свойственными капитану, и только в самом конце Гуго упоминал лично о себе.
«Я воспользовался своим пребыванием в С, — писал он, — чтобы навестить Иону, который уже давно поселился здесь со своей Аннунциатой. Вы дали девушке такое щедрое приданое, что из скромного трактира, которым они собирались обзавестись, вышел приличный и вполне процветающий ресторан. Аннунциата уже порядочно говорит по-немецки, и вообще из нее вышла премилая хозяйка. Но Иона меня возмущает: просто волосы становятся дыбом при виде того, как молодая женщина по всем правилам искусства командует этим медведем-матросом. Я взывал к его совести, напоминал о мужском достоинстве, прочил ему, что он совсем погибнет как личность под башмаком своей супруги, если дело так пойдет дальше, — и подумай только, что он мне на это ответил: «Все правда, господин капитан, но я так нечеловечески счастлив!».
После этого признания мне не оставалось ничего более, как предоставить Иону его счастью и власти башмака.
У меня есть еще новость для тебя, Элла. Вчера мне попалась в руки итальянская газета, а в ней заметка о предстоящем союзе домов Тортони и Орвието. Маркиз Чезарио в скором времени женится на единственной дочери князя. Как видишь, в наше время даже идеалисты не умирают от несчастной любви; со временем и идеалист может утешиться с молодой и, вероятно, красивой женщиной княжеской крови. Только легкомысленный «искатель приключений» все еще не может забыть, что слишком глубоко заглянул в одни голубые глаза…
Я еще не вернусь, Рейнгольд! Ты знаешь обещание, данное мною твоей жене: оно не позволяет мне переступить ваш порог. Одному небу известно, сколько времени мне еще придется скитаться по морям, не видя вас, и хотя воспоминания не мучают меня так сильно, как прежде, я все же не могу вполне отделаться от них.
Моя «Эллида» снова стоит в гавани, готовая к отплытию, завтра она со своим капитаном опять пускается в далекий путь. Итак, до свидания, Рейнгольд! Поцелуй за меня своего мальчика. Надеюсь, что и Элле я могу послать через тебя поклон.
Может быть, мы еще когда-нибудь увидимся!»
Элла сложила письмо и молча положила его на стол.
— Я надеялась, что он хоть в этот раз заедет к нам, — грустно сказала она.
— Я не ждал этого, — ответил Рейнгольд, — потому что знаю Гуго. Многое легко и бесследно скользит мимо, действительно не задевая его, но если он чему-нибудь отдался душой, то уже на всю жизнь. Он лучше и вернее хранит свою любовь, чем это делал я.
— Но ведь ты не любил меня, когда женился на мне! — с легким упреком проговорила Элла. — И разве ты мог любить женщину, которая не понимала ни тебя, ни себя самой? Мы должны были расстаться, чтобы понять и оценить друг друга, и я никогда не вспоминала бы о нашей разлуке, если бы не видела иногда на твоем лице тени, навеянной одним грустным воспоминанием.
Рейнгольд провел ладонью по лбу.
— Ты говоришь о смерти Беатриче? Я знаю, что она сама покончила с собой, но часто не могу заставить молчать голос, обвиняющий меня в соучастии. То, что я бросил ее, довело ее до отчаяния, до безумия; она хотела погубить нас — и погубила себя.
— Но ты спас самое дорогое для нас — нашего ребенка и нашу любовь, — тихо промолвила молодая женщина. — А вот и малыш! Неужели ты хочешь, чтобы он видел тебя таким печальным?
Маленький Рейнгольд просунул голову в дверь и, увидев родителей, вбежал в комнату, такой розовый и свежий, полный жизни и веселья, что ни печальное настроение отца, ни серьезность матери не могли устоять против его ласк и смеха.
Элла нежно поцеловала мальчика, а Рейнгольд ласково привлек к себе их обоих. Узы, которые он в своем юношеском ослеплении расторг, теперь крепко держали его; получив тогда страстно желанную свободу и все сокровища, о которых мечтал, он все-таки не мог отрешиться от чувства, что лучшее осталось на родине. Тоска по прошлому жила в его душе и перешла наконец в непреодолимую потребность любой ценой вернуть то, что некогда он сам оттолкнул от себя, — жену и ребенка. И в его взгляде, устремленном на них, ясно выражалось безмолвное признание, что только теперь обрел он счастье, которое так долго и безуспешно искал.
